Амос Оз - Фима. Третье состояние

– Гёте следовало бы оказаться здесь и увидеть, как дьявол продает душу за чечевичную похлебку.

Твой отец смеялся, а я с трудом сдержалась, чтобы не расплакаться. Мы с твоим отцом готовились к свадьбе, а ты только ворчал, что жизнь твоя обратилась в сплошные люстры и сковородки. Однажды раскричался, что не вынесешь спальню без штор, дескать, даже в борделе есть шторы. Ты орал и топал ногами, словно капризный ребенок. Мне-то было все равно, я ничего не имела против занавесок. Но в эту минуту Греция окончательно умерла. А все началось с твоей мелочности. Однажды ты устроил мне сцену из-за того, что я транжирю деньги твоего отца, в другой раз – потому что деньги от отца не пришли вовремя. А сколько раз ты скандалил из-за того, что я путаю “потому что” и “оттого что”. В каждой третьей моей фразе ты выискивал ошибки и постоянно поправлял меня.

Быть рядом с тобой нелегко. Когда я выщипываю брови или удаляю волосы на ногах, ты глядишь на меня, точно на паука, что обнаружил в своем салате. Но стоит мне заметить, что носки твои попахивают, как ты тут же принимаешься сетовать, что я разлюбила тебя. Каждый вечер ты жалуешься и выясняешь, чья нынче очередь выносить мусор, и кто мыл вчера посуду, и кому досталось больше немытой посуды. А потом сердишься, почему это в нашем доме целые дни талдычат только о посуде и о мусоре. Я знаю, Э фи, что все это мелочи. Можно их не замечать. Можно и уступить. Привыкнуть. Не разрушают семью из-за подванивающих носков. Меня даже не задевает больше твое постоянное умничанье насчет аэродинамики и реактивных приводов, которые, по твоему мнению, есть орудия убийства. Будто жена твоя работает на синдикат убийц. Я успела привыкнуть к подобным плоским шуткам. К твоему ворчанию сутра пораньше. К грязному носовому платку на обеденном столе. К распахнутому настежь холодильнику. К бесконечным теориям по поводу убийства Кеннеди. Ты превратился в болтуна, Эфи. Даже с радиоприемником ты вступаешь в споры. Поправляешь дикторов.

Если ты спросишь меня, когда же началось мое расставание с тобой, в какой временной точке, если спросишь, какое зло ты причинил мне, – я не отвечу, у меня просто нет ответа. “Я не знаю” – вот мой ответ. Я знаю лишь, что в Греции ты был живым, а здесь, в Иерусалиме, ты как будто и не живешь. Только существуешь, да и даже существование для тебя будто помеха, обуза. Впавший в детство старик тридцати лет. Почти копия своего отца, только без его старомодного очарования, его щедрости, его галантности и – без его бородки. Даже в постели ты подменил любовь угодливостью. Ты вообще стал любезником. Но только с женщинами. С Ури, Цвикой и Михой, со всеми своими друзьями, ты находишься в состоянии перманентной войны, ведешь бесконечные споры до двух часов ночи. Но вдруг спохватываешься посреди спора и начинаешь сыпать избитыми комплиментами. Ты словно расплачиваешься мелкими любезностями. Пирог удался на славу, новая прическа просто прелесть, а какая пышная у вас герань. Даже если пирог куплен в магазине, прическе сто лет в обед, а герань на последнем издыхании. Только чтобы все замолчали, не мешали в сотый раз толочь воду в ступе, обсуждая провал израильской разведки в Каире. Или падение Карфагена. Или Карибский кризис – Кеннеди против Хрущева. Или процесс в Иерусалиме над Эйхманом. Или диалектику Сартра по отношению к марксизму. Или антисемитизм Эзры Паунда и Томаса Элиота. Или как ты предсказал ход событий еще в начале зимы.

В Хануку мы с тобой отправились на вечеринку к Ури и Нине – сюрприз, который Шула устроила своему Цви Кропоткину по случаю защиты докторской диссертации. И там ты закатил настоящее представление. У тебя случился приступ неудержимой ярости.

Я заметила, что, как только открываю рот, чтобы заговорить, ты устремляешь на меня брезгливый взгляд, будто перед тобой мерзкое насекомое. Ты выжидал, когда я запнусь, и тут же налетал, чтобы похитить и завершить мою фразу. Чтобы, не приведи Господь, не извергли уста мои какую-нибудь глупость. Чтобы не вышло, будто я согласна с твоими оппонентами. Чтобы я не перетягивала на себя внимание. Чтобы я не украла у тебя ни единой, даже самой незначительной реплики. Ибо весь вечер на манеже – только ты. И не только этот вечер. Ты – всегда. Что, впрочем, не мешало тебе то и дело подлизываться то ко мне, то к Нине, то к Шуле, отпускать шуточки – мол, именно я обеспечиваю боеготовность всего нашего военно-воздушного флота, но в своих спорах ты справишься без поддержки с воздуха. И ты отлично справлялся. Камня на камне не оставил от тезисов Цвики, хотя он не забыл поблагодарить тебя во введении к своей диссертации и постоянно цитировал тебя и давал сноски на твои статьи. А в завершение вечера ты, словно фокусник, достающий из шляпы кролика, объявил: “Вот вам новая идея!" И эта новая идея полностью опровергала все, что ты говорил раньше. И чем активнее Цви пытался обороняться, тем безжалостнее становился ты. Ты не давал ему закончить ни одной фразы. Пока Ури не встал, изобразив, будто свистит в судейский свисток, и не провозгласил: “Ты победил нокаутом, и Цви может начинать поиски работы в автобусной компании”. Но ты тут же возразил: “Почему в автобусной компании? Яэль может посадить тебя в свою ракету и запулить прямехонько ко двору Фердинанда и Изабеллы, дабы ты воочию увидел, что там было на самом деле, и переписал свою диссертацию”. Когда Нине удалось сменить тему и зашел разговор о комедии Фернанделя, ты просто-напросто уснул в кресле. Даже слегка похрапывал. С трудом я дотащила тебя до дома к трем часам ночи. Но там ты вдруг встрепенулся, оживился, преисполнился язвительной желчности и принялся насмехаться над всеми, по косточкам раскладывать передо мной все этапы своей победы, все их провалы, все их оговорки. Объявил, что нынче тебе положена королевская ночь любви, которую ты заработал кровью и потом, ночь, подобная тем, которых во времена былые удостаивался японский самурай, победивший в турнире всех своих соперников. А я посмотрела на тебя и увидела не самурая, а ученика ешивы, ни во что не верующего глупца, сыплющего цитатами из священных текстов, обученного софистике да казуистике. От тебя настоящего ничего не осталось.