Евгений Титаренко: Критическая температура

В ответ на Юркино приглашение Милка оглянулась и неуверенно шевельнула плечами – так, чтобы движение ее он мог истолковать двояко: то ли «да, пойдем», то ли «не знаю». Здорово хотелось оглянуться и посмотреть на Стаську: какое у него было лицо, когда он сочинял свою бесстыдную записку? Не оглянулась из принципа.

Раньше Стаська всегда сидел за самой последней партой, в углу, как бы отгороженный от класса. Прошлой осенью он впервые не успел захватить своего традиционного уголка. А то затискивался в него, как бирюк… И до четвертого класса включительно Милка садилась рядом с ним. Потом перешла на девчоночью половину. А Стаська остался в своем углу, еще более отгороженный от остальных, чем раньше. Он всегда немножко отгораживался от людей. Даже когда ходили всем классом в кино, в цирк или на речку, как недавно, – Стаська оставался чуточку сам по себе.

Взять хотя бы этот поход к реке. Все мальчишки, демонстрируя выдержку, окунулись, немножко поплавали, поныряли и вылезли. А Стаська прыгнул в воду, не оглядываясь, переплыл на другой берег, немножко посидел в одиночестве у кромки полой воды, потом надолго исчез в ольховнике и присоединился к общей компании, когда многие уже начали одеваться. Разговаривал Стаська да и отвечал на занятиях короткими, отрывистыми фразами, будто говорить для него – самая тягостная обязанность.

Милка опять невольно посмотрела на Юрку. Серые усталые глаза его были, наверное, все время прикованы ко второй, ее, парте. Ей вдруг нестерпимо захотелось встать, подойти к нему и обнять его голову, как вчера… Милка даже испуганно покосилась на Ляльку, потом на Ашота, словно бы эти преступные мысли можно было читать на ее лице.

Конечно, Стаська мог оскорбиться, если что-то возомнил о себе… Но ведь она не давала ему для этого ни малейшего повода! Все, что было у нее раньше, – это так, ребячество: и с другими мальчишками, и с тем курсантом, с каким познакомилась она однажды в парке дома офицеров, и со Стаськой… А теперь все настоящее, взрослое… И если вспомнить – все началось еще прошлой весной, уже год назад. Милка относила мусор к железным контейнерам и задержалась во дворе на обратном пути. Залетный ветер шевельнул тополиные ветви, Милка вдохнула его всей грудью, и захотелось вдруг чего-то неизведанного, такого, в чем даже боязно было сразу признаться. Нестерпимо захотелось, до боли в стиснутой предчувствиями груди. А ведь Стаська был, можно сказать, рядом. Но ни эта жажда, ни эта боль не имели к нему никакого отношения.

Значит, дружба дружбой, а это чувство приходит к человеку совсем заново, откуда-то извне, приходит вдруг и не подчиняется никаким закономерностям. Наверное, так устроена жизнь, что если существует на земле человек, – где-то существует для него второй, один-единственный, и только он: другого, при всем желании, быть не может. Ведь почему-то же любит Инга Сурина Стаську, хотя тот и замечать ее не замечает? Любит. Глаз не спускает. Косу свою распушивает для него, локоны укладывает колечками на висках для него, кофточку из-за него то и дело поправляет сзади… А Милка полюбила другого. И уж вовсе не за то, что он спортсмен, красавец…

Наверное, сначала любовь приходит не к кому-то, а сама по себе, просто – любовь: это и способность твоя, и необходимость перейти в новое, еще неизведанное состояние. И вдруг пересыхают в дыхании губы. И не уснуть ночами среди душных подушек. И случайное прикосновение ветра кажется прикосновением чьих-то губ: неосторожных, нетерпеливых. А ты даже не знаешь и не думаешь – чьих…

Дружба дружбой… Эти отношения между девчонками и мальчишками только называют одинаково, хотя ничего похожего между ними нет. Когда Милка встретилась на речке с Юркиным взглядом, она сразу испугалась чего-то: испугалась, что он подойдет, например, и вдруг возьмет ее за руку. Подумала сразу, что не позволит ему пальцем себя коснуться… И уже знала тогда, что он обязательно прикоснется к ней, что не имеет права не прикоснуться…

Ну разве мыслимо хотя бы представить себе, как она целуется с тем же Стаськой?

Нахал он. Нахал, и все. Жалкий рационалист, понятия не имеющий, как это все бывает. Он потому, наверное, и потакал раньше Милке, что считал ее своей собственностью, – как инструмент, которым он ладил выключатели.

Звонок прозвучал неожиданно для Милки, хотя весь шумный урок истории тянулся до бесконечности долго.

Она отдала свою анкету Ляльке, чтобы та положила ее на учительский стол, и поднялась из-за парты с необъяснимой уверенностью, что события сегодняшнего дня только начинаются, что все главные неприятности еще для нее впереди.