Эдуард Володарский - Птицы белые и черные

— Поляк — типичный силовик. В первые же минуты боя он стремится сломить противника, оглушить его сериями ударов в ближнем бою…

Федор Иванович вернулся в комнату, удобно устроился в кресле.

На голубоватом экране телевизора было видно, что происходило в белом квадрате ринга. Поляк рвался в ближний бой. Его черные глаза выглядывали из-за глянцевых перчаток, словно дула пистолетов. А Виктор Крохин легко и плавно «танцевал» вокруг поляка и, когда тот пытался сблизиться, тонко нырял в сторону, ускользая, а длинные руки успевали наносить быстрые, будто выстрелы, удары. И один крюк слева попал в голову. Поляк пошатнулся, но быстро пришел в себя и ринулся в атаку. Зал надрывался от крика и свиста.

Федор Иванович покачал головой и вздохнул.

…Федор Иванович появился в доме, где жил Витька Крохин, в пятьдесят втором году.

— Витек! — решительно сказала мать и сверкнула своими голубыми глазами. — Это Федор Иваныч… Он с нами жить будет! Станет тебе заместо отца!

Бабка сидела у окна и, повернув голову, изучала пришельца. А Федор Иванович поставил у стола чемоданчик, выудил из внутреннего кармана пиджака поллитровку и кулек конфет.

Конфеты он протянул Витьке.

— С бабушкой поделись, — сказал он и эдак по-свойски подмигнул пареньку.

Поллитровку он разлил в два стакана. Мать бросила на стол две тарелки с закуской — жареную треску и соленые огурцы. Они чокнулись.

— Ну вот что! — сказала мать и, прищурившись, взглянула на Федора Ивановича. — Будешь сына обижать — выгоню! И получку чтоб до копейки в дом нес, понял?

— Будь сделано! — весело ответил Федор Иванович и зачем-то снова подмигнул Витьке. Но никакой радости в глазах его не увидел.

— А вы меня спросили? — вдруг раздался скрипучий голос бабки. — Это мой дом! Это сына мово дом! — Она обвела рукой маленькую, одиннадцатиметровую комнату. — А ты хахаля сюда! Креста на тебе нет, прости, господи!

— Да подождите вы, мама! — поморщилась мать. — Ну что вы, ей-богу, как маленькая… Убили Сережу, понимаете? Давно убили, восемь лет назад, понимаете?! Пал смертью храбрых! Сколько вы меня мучить будете?!

Бабка неожиданно поднялась со своей табуретки и пошла к столу, трясущимися руками опираясь на суковатую палку.

— Тебе мужика надо? — спрашивала она, и голова ее вздрагивала от негодования. — Мужика надо?

— Надо! — взвизгнула мать, и щеки ее сделались красными.

— А ты чего пришел? У-у, кобелина! — И бабка замахнулась на Федора Ивановича палкой.

— Бей его, бабаня! — крикнул Витька и запустил в Федора Ивановича кулек с конфетами. Кулек попал прямо в лоб. Федор Иванович вскочил и кинулся к Витьке, но тот ловко прошмыгнул у него под руками и выскочил за дверь.

— О-ох, уморили! — смеялась мать, а плечи ее вздрагивали, точно она собиралась заплакать. — Как они тебя, Федя? О-ой, не могу!

— Только из уважения к старости и несмышлености пацана не принимаю соответствующих мер! — зло и официально ответил Федор Иванович.

Он выпил свою водку, с хрустом закусил соленым огурцом.

— Между прочим, могу уйти…

— Вались! — весело закричала мать. — Не удалась свадьба!

И она вдруг упала лицом на стол и сдавленно зарыдала.

— Ну что ты, Люба, что ты… Перестань, Любушка… — Федор Иванович суетился около нее, гладил по вздрагивающим плечам, потерянно бормотал. — Да я и не обиделся вовсе… Разве я не понимаю? Я все понимаю… Притремся помаленьку…

Бабка вышла из комнаты, тяжело опираясь на палку. А Федор Иванович все продолжал говорить:

— Любовь, Люба, дело наживное… Я мужик положительный, непьющий, сама увидишь…

— Да что там, Федя, ладно уж… — Люба вздохнула, подняла голову и ладонью утерла слезы. — Только запомни: будешь Витьку обижать — выгоню!

…Степан Егорыч подъезжал к деревне. Бричка тряслась и громыхала на твердой, узловатой дороге, по обе стороны тянулись ржаные поля, издалека шелестел похолодавший к вечеру ветер. Степан Егорыч сидел на охапке сена, откинувшись на заднюю спинку брички и вытянув вперед ноги. Одна свешивалась и покачивалась, а другая — деревянный протез — торчала прямо, и ее время от времени хлестал конский хвост. Слева, вдали, тянулась полоса леса, и оттуда на поля разливалась первая вечерняя темнота, неуверенная, голубоватая.

Проезжая мимо длинных приземистых ферм, Степан Егорыч потянул на себя вожжи. Лошадь послушно встала. Он тяжело слез с брички и заковылял к скотным дворам, сильно припадая на протез.

Фермы еще строились. Вокруг — строительный хлам, обрубки досок, груды кирпича, корыта для цементного раствора. Зияли чернотой провалы окон. Степан Егорыч вошел вовнутрь, заковылял вдоль стены, оглядывая кирпичные стоки для воды, низкие барьерчики для кормушек. Попробовал на крепость несколько кирпичей. Один раз цементный раствор не выдержал и кирпич отвалился.