Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

— Тебя будут искать и найдут, Педро. Тебе уже не выпутаться. Ты хочешь остаться в стороне. Значит, только мне лезть в пекло. Не выйдет. И потом, нет таких мест, где можно отсидеться. В Мексике теперь уж нигде не укроешься. То, что происходит, затронет всех нас.

— А что потом?

— Потом каждый займет свое место. Кому что положено.

— Так же, как раньше?

— Не спрашивай. Когда идешь в революцию, нечего задавать вопросы. Мы должны выполнять свой долг, вот и все.

— А кто, говоря всерьез, выиграет от революции? Ты никогда над этим не задумывался?

— Мы не знаем, кто выиграет. Вся страна выиграет, Педро. Все живое в стране. Выигрывает то, что выживает. А мы живучие. Ну, вставай.

— Меня опять лихорадит, Гервасио. И мутит. Как будто в животе летучие мыши развелись.

— Идем. Скоро стемнеет.

Педро опустился на колени.

— Придется заночевать здесь. Я больше не могу.

Воздух наполнился стрекотом цикад, холодный ветер начал гулять по склонам. Педро растирал себе руки; у него не попадал зуб на зуб. Внезапно их объяла ночь.

— Не бросай меня, Гервасио, не бросай меня… Только ты можешь привести меня куда надо… Не бросай меня во имя твоей матери…

Педро вытянул руку и царапнул землю.

— Прижмись ко мне, пожалуйста, мне холодно… Так мы оба согреемся. — Он попытался протянуть руку еще дальше и покатился по земле, набивая рот пылью. — Гервасио, отзовись, отзовись, не собираешься же ты похоронить меня здесь… — Он попробовал разглядеть свои руки, чтобы убедиться, что жив; густая тьма окутывала гору. Круглыми от страха глазами он оглядел черный лес и закричал: — Уведи меня отсюда, Гервасио, давай вернемся в тюрьму! Мне страшно на этой горе, где нет ни одной живой души; мне страшно на воле, без кандалов… Пусть их поскорее наденут на меня, Гервасио, Гервасио! — Педро сжал руками лодыжки и на минуту снова почувствовал себя свободным пленным. Я хочу быть пленником людей, а не холода, тьмы и тоски. Мамочка, пусть на меня поскорее наденут кандалы, чтобы мне не бродить, как неприкаянному. Я хочу остаться подневольным человеком. Таким я родился. В том-то и горе. — Гервасио! Не бросай меня одного, заклинаю тебя твоей матерью… Ты командир, веди меня… Гервасио.

Слова Педро уносил ветер, свистевший между скал. Гервасио Пола уже бежал под гору к желтому огню в долине Морелос.

Генерал Инес Льянос обтер пальцы о живот и сел. У него за спиной, на биваке, из-под красновато-желтых широкополых шляп солдат сверкали в ночи индейские глаза.

— Угощайтесь, пожалуйста, не стесняйтесь. Берите еще. Так, значит, вы бежали из Белена?

— Да, господин генерал. Бежал в одиночку и за один день перевалил через горы, — ответил Гервасио Пола, дуя на озябшие пальцы. — Только я и сбежал. И теперь, с вашего позволения, хочу присоединиться к генералу Сапате и продолжать борьбу против узурпаторов.

— Ах, как вы отстали и какой вы болван! — расхохотался генерал Льянос, беря с жаровни очередную тортилью. — Что же вы, читать не умеете? Что говорится в настоящем Плане Айялы? Там разносят Мадеро за недопустимую мягкотелость и слабость. А кто выпустил это воззвание? Генерал Викториано Уэрта, который теперь возглавляет нас…

— А Сапата?

— При чем тут Сапата? Перед вами Инес Льянос, ваш покорный слуга, верный законному правительству, и завтра вы вернетесь в Белен. А теперь постарайтесь набраться сил, потому что путь далекий, и с вас сойдет семь потов.

Гервасио Пола снова вступил в серые стены Белена. Во дворе чернела земля на том месте, где сожгли тело Эрнандеса. Пола прошел по золе, и у него задрожали ноги. В одиночке его стало клонить ко сну; у него уже слипались глаза, когда вошли два офицера.

Капитан Самакона, стройный блондин с тщательно нафабренными усами, сказал ему:

— Нет надобности объявлять вам, что вас без дальних слов поставят к стенке. — Он все время смотрел в потолок. — Но сперва вы скажете нам, в каком направлении бежали заключенные Педро Риос, Фроилан Рейеро и Синдульфо Мацотль.

— Зачем… Ведь их все равно рано или поздно поймают.

— Затем, что мы хотим казнить вас всех вместе, чтоб другим было неповадно. Решайте. Если не скажете, вас завтра же расстреляют одного.

Дверь камеры захлопнулась с металлическим лязгом, и послышался удаляющийся стук каблуков по каменным плитам длинной тюремной галереи. Попавший в ловушку ветер метался между железными балками. Гервасио бросился на пол.

завтра меня расстреляют одного; завтра, за углом завтрашнего дня всегда прячется череп… У меня уже задрожали ноги, когда я проходил по пеплу Габриэля Эрнандеса; мы станем мостом из пепла для приговоренных к смерти; Педро пройдет по моему пеплу, Синдульфо по пеплу Педро, а Фроилан по пеплу Синдульфо. Только так мы и простимся друг с другом. Один перед дулами винтовок; едва забрезжит рассвет, я пойду по галерее, стараясь забыть то, что знаю, и вспомнить то, что забыл… Будет ли у меня время для раскаяния? Даже если бы мне снова подарили жизнь, ее не хватило бы, чтобы раскаяться во всем; но как ты мстишь, костлявая, тому, кто думал, что ты не то же, что жизнь! Смерть охватывает все, жизнь лишь вкрапливается в нее. Она лишь исключение по отношению к смерти. Мы идем к ней, пыжась, воображая, что встретим ее как герои, а когда доходит до дела, думаем: что чувствует человек, когда ему в живот или в грудь впивается свинцовая пуля, и еще одна, и еще, что он чувствует, черт побери? Будешь ли ты сознавать, что льется твоя кровь, что глаза у тебя выкатываются из орбит, — говорят, у убитых они как луковицы? Будешь ли знать, что происходит, когда к тебе подойдет другой человек, чтобы добить тебя выстрелом в затылок; а ты не сможешь говорить и молить о милосердии? Мы уже исчерпали всякое милосердие. Боже святый, мы уже исчерпали его, как же нам молить тебя о нем? Мне страшно, боже святый, мне очень страшно… а ты ведь не умрешь вместе со мной; я не хочу говорить о моей смерти с теми, кто не умрет вместе со мной! Я хочу говорить о ней с моими товарищами, чтобы мы помолчали вместе и умерли вместе, вместе, вместе! Все обрывается, все остается неосуществленным… вот что такое смерть…