Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

— Ничего не поделаешь, придется нам разделиться, — проговорил он, не поднимая головы. — До Трес-Мариас будем подниматься вместе. Там Педро и я возьмем вправо. Эта дорога легче, но и опаснее: можно нарваться на пост федералистов. А ты пойдешь с Синдульфо и свернешь влево, ты ведь лучше знаешь дорогу на Морелос. Если до темноты не доберемся до лагеря, опять разойдемся, теперь уж поодиночке. До рассвета где-нибудь спрячемся, а может, пройдет отряд сапатистов, пристанем к нему. Ну, а не выйдет — увидимся в Белене.

— Но ведь Синдульфо не выдержит со своей больной ногой, — сказал Фроилан Рейеро. — И левая дорога тяжелей. Лучше пусть Синдульфо пойдет с тобой, Гервасио, а Педро — со мной.

— Лучше идти всем вместе, мало ли что может случиться, — вмешался Синдульфо, тот, у которого гноились лодыжки.

Пола поднял голову.

— Вы слышали, что я сказал? Пусть хоть кто-нибудь спасет свою шкуру. Лучше, чтоб в живых остался один, чем умерли все четверо. Как намечено, так и сделаем.

Пахнуло предутренним холодом: уже перевалило за полночь, время не ждало, и Гервасио двинулся по тропе, вьющейся по крутому склону холма, оглашаемого стрекотом цикад.

Огромное не всегда подавляет. Гервасио охватило гордое чувство: их маленькая группа — героическая когорта, и пусть они едва тащат ноги по горным тропинкам, настанет час, их поступь зазвучит железным топотом, и они одолеют громаду гор, покорят ее своим маршем. Восходящее солнце высвечивало сосны вокруг четырех беглецов. Пола оглянулся и посмотрел на равнину; она простиралась до самого горизонта. Шли молча; поднимались медленно.

Вот оно как, Фроилан, кто бы мог подумать, что здесь, в горах, ты почувствуешь себя более беспомощным, чем в тюрьме, более одиноким. Что там сломали во мне? Помню ночь, когда я в первый раз услышал вопли. Сколько их было, первых ночей, первых рассветов. Всегда одинаковых, всегда новых. Первая ночь воплей. Первый рассвет с барабанным боем и залпами во дворе. До меня доносились только шумы, казалось бы, однообразные. Но я знал, что каждый из них имеет свой особый смысл. Моя очередь все не наступала. Все не приходил час встать и сказать им: я готов, я не боюсь, нет надобности завязывать мне глаза. Я все ждал. Я уже хотел, чтобы за мной пришли, хотел показать, что я за человек. Но мне не дали. Другие умирали, плача, вырываясь, прося пощады. Они не знали, что я в своей одиночке жду минуты плюнуть в лицо палачам. Каждый раз, когда кого-нибудь ставили к стенке, я мысленно вставал на его место, высоко держа голову. Нате, возьмите мою жизнь! Я готов был заменить любого на пути из камеры во двор. Но этого мне так и не позволили. Меня сломали.

Педро обрезал ногу осколком стекла и сжал зубы.

Пусть я весь изрежусь. Пусть моя кровь пропитает дорожную пыль. Только пусть меня не оставляют одного. Вместе мы выдержим. Нас вместе схватили и вместе схватят опять. Вместе и расстреляют всех четверых. Но пусть не оставляют меня одного на холме.

А Синдульфо ни о чем не думал, только старался на ходу прикоснуться руками к лодыжкам.

В полдень, уже приближаясь к самым высоким вершинам, где им предстояло разделиться, но еще не войдя в полосу тумана, они остановились и сели в тени сосны.

— Надо бы промыть раны Синдульфо, да воды нет, — сказал Фроилан Рейеро.

— Не думайте о воде… — отозвался, понурив голову, Синдульфо.

— Не думайте о еде, — усмехнувшись, добавил Гервасио.

Педро пробормотал:

— А неплохо бы поесть…

— Не думайте о еде, — сжал зубы Гервасио.

— Уже подходим к Трес-Мариас.

— Да. Там разделимся.

— Меня сломали, Гервасио. Меня сломали.

— Не скули. Ты лучше всех знаешь дорогу на Морелос. Кому придется туго, так это мне…

— Должно же кому-то прийтись туго, чтобы все четверо выкрутились. — Фроилан жевал обвисшие усы.

— Хоть бы один-то спасся, — сказал Гервасио, уставясь суровым взглядом на камни.

— У нас в деревне был старик, который решил умереть в одиночестве. Говорят, он всегда этого хотел. Он давно уже представлял себе смерть и думал, что она не застигнет его врасплох. И когда почувствовал, что она приближается, выгнал всех из дому, чтобы встретить ее не на людях, точно желал один насладиться тем, чего так долго ждал. А ночью, когда смерть уже кружила вокруг него и голос у него срывался и падал, будто обваливался кусками, как штукатурка, он дотащился до двери и с выпученными глазами показался на пороге — хотел рассказать другим, какова она, смерть. Я это видел, потому что забрался к нему в сад за апельсинами. Он был благодарен мне за то, что я увижу, как он умирает, уткнувшись лицом в землю.