Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

Доэни, Пирсон, К.-П. Хантингтон,

Моктесума Копер К°,

Палмер-Салливен, Батопилас, Нельсон энд Уэллер,

Крестон-Колорадо Голд-Мининг…

Они смогли взять с собой только самые знаменательные реликвии, те, что в амбургском доме красовались в стеклянных шкафах, да картины Феликса Парры и Альберто Феустера. Они покидали разомлевший розовый город, унося на губах вкус пыли и вечернего дождя.

Когда до Парк-Авеню донеслась весть о Трагической декаде, дон Франсиско приказал семье укладывать вещи. Когда Уэрта укрепил свое положение, он опять распорядился собираться. Но всякий раз им что-нибудь мешало тронуться в путь — то Хоакинито гостил у кого-нибудь на загородной вилле, то дона Франсиско приглашали на совещание в Сонора-Лэнд-энд-Кэтл в Чикаго, а когда они возвращались в Нью-Йорк, было уже поздно, дон Франсиско уже знал другие новости: в Морелосе сожгли сахарный завод, в Сакатекасе взорвали поезд. А потом дон Франсиско умер от воспаления легких, а ни донья Лоренса, ни Хоакинито не умели оперировать ценными бумагами и акциями, которым старик вел учет только в своей памяти, и еще менее того объясняться насчет квартирной платы на английском языке, не похожем на тот, которому Хоакинито научился в Англии. Близ Парижа, в Нейи, у них был дом, и осенью 1915 года донья Лоренса с сыном перебрались туда.

«Какое наслаждение говорить по-французски!» — вздохнула донья Лоренса, и действительно, к концу года испанский был изгнан из виллы в Нейи. «Здесь, наконец, можно, — думала донья Лоренса, отдавая распоряжения слугам, — принимать, угощать чаем, жить как подобает приличным людям. Вот тут все встает на свои места. Нью-Йорк! Суфражистки и протестанты! И президенты, охотящиеся на тигров! Существует нечто такое, что называется cachet [52] , я не устану это повторять сыну: нечто такое, что называется cachet и что лишь немногие умеют различать и ценить. Соединенные Штаты… toujours quantité, jamais qualité [53] . Наша духовная родина здесь, в Европе. Я не устану это повторять».

Нейи превратилось в место встречи мексиканцев, которые, спасаясь от хаоса, поддерживали национальное достоинство, доказывая своим европейским друзьям, что прекрасно умеют распознавать возраст бургундского. Конечно, Франция ведет войну, но какая огромная разница между войной воспитанных людей и войной лохматых мужланов! Однажды за чаем у матери Хоакинито познакомился с мексиканской девушкой, которая не говорила по-испански. Покоренная такой аристократичностью, донья Лоренса задумала женить на ней сына, и вскоре в церкви Сен-Рок состоялась брачная церемония. Казалось, возвращались старые времена. Сколько знакомых лиц! Читая и перечитывая списки приглашенных, донья Лоренса испытывала особую радость при каждой фамилии, которая здесь, в горьком изгнании, продолжала утверждать непреходящие принципы и ценности. Иногда она думала, что, в сущности, никогда не покидала квартал Хуареса: Мексика была там, где были они.

Фернанда, жена Хоакинито, бледная, чопорная особа, воспитанная монахинями в Швейцарии, скоро устала от непрерывной болтовни доньи Лоренсы и ностальгии ее частых гостей. «Je ne peux pas supporter tes mexicains folcloriques et leur pitoyable sens d’épave» [54], — сжав зубы, говорила она мужу. В 1924 году родился Бенхамин, и бабушка с первых дней стала укладывать его в своей спальне в окружении семейных портретов. «Пусть он учится французскому, это очень хорошо, но пусть в то же время не забывает, что он из рода Ортис де Овандо. Твой отец, Хоакин, сказал бы по этому поводу что-нибудь умное, например, что нельзя больше терпеть, чтобы эти бандиты терзали Мексику. Вот посмотри, что пишет твой дядя: теперь получается, что наши земли никогда не принадлежали нам, или что господ Каррансу и Обрегона не назовешь порядочными людьми, но наверняка они скоро нас всех позовут, когда устанут от всего этого, и мы должны быть готовы снова занять место, которое принадлежит нам по праву». Бенхамин играл в парке Нейи, а в два года его поручили заботам бонны-бельгийки; но каждый вечер донья Лоренса брала его в свою комнату, показывала ему фотографии и говорила о его предках, энкомендеро Новой Галисии: «Смотри, дорогой, это дон Альваро, который был генерал-губернатором. Он обосновался в Новой Испании около тысяча шестьсот двадцатого года. А твой прадед был префектом императора. Это фотография дома в Амбурге: тут вырос твой отец. Посмотри, это твой дядя, присутствовавший на коронации Альфонса XIII. А эта тебе нравится? Это „Pro Ecclesia Pontifico “ [55] , которую подарил нам его святейшество…», об асьендах, о других знатных семьях, с которыми он когда-нибудь будет общаться. Бенхамин рос один, у него не было иных товарищей, кроме обруча, и когда он, надев картонные латы и размахивая игрушечной саблей, вскричал: «Aux aztèques, aux aztèques!» [56]— донья Лоренса не могла прийти в себя от восторга.