Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

— Но разве твои руки, губы, все…

— Ах, так? — Норма сморщила губы. — Хочешь начистоту? Да, представь себе, я могла бы тебя полюбить. Полюбить можно кого угодно; это вопрос воли. Я полюбила бы тебя, если бы ты покорился мне или подчинил меня своей власти. Но ты не этого хотел, понимаешь? Ты хотел только нравиться самому себе, одному себе, хотел жеманничать со мной, а потом прятаться в своей скорлупе и чувствовать себя очень хорошим и счастливым. Но в одиночку. Ты хотел щекотки, и больше ничего. Если бы у тебя хватило духа изнасиловать меня, я была бы тебе благодарна.

Родриго, игравший коробком спичек, чувствовал себя мягкотелым, бесхребетным.

— Не лги, все дело было в моей бедности.

— При чем тут, к черту, твоя бедность! Это пришло потом, из-за того, что мне не дано было другого. Ты не хотел быть моим, а хотел быть спасителем мира, витать в облаках, сделав из меня бесполого свидетеля твоего морального величия и таланта. Ты ни разу мне не сказал: «Я завладею тобой, а если нет, владей мною ты». В том-то и разница между такой тряпкой, как ты, и таким человеком, как Федерико, который подчинил меня себе и который даже своим равнодушием показывает мне, что он делает деньги и имеет власть надо мной. А ты разве был когда-нибудь способен на это?

Автор «Избранного» отдавал себе отчет в своем жалком виде, в своих неловких жестах, во всем том, что еще не изгладили в нем несколько недель преуспеяния.

— Это неверно, Норма, клянусь тебе, это неверно. То было нечто реальное. Нет ничего более реального, чем любовь, потому что она требует реального присутствия любимого существа. Вот этого я и требовал. В ирреальности, Норма, можно вскармливать только ненависть, но не любовь.

— Вот, вот. Ты сам сказал: любовь требует реального присутствия. Хм! Когда же ты воспользовался моим реальным присутствием? Ты только строил воздушные замки…

— Это неверно. — Родриго хотелось избавиться от жалобного тона, того же самого, что в ту пору, когда ему было девятнадцать лет и когда Норма сказала домашним, что для Родриго ее никогда нет дома, а он все звонил ей и кружил вокруг домика в квартале Хуареса, а потом вокруг особняка в Лас-Ломас. — Я вновь нашел тебя в других женщинах, в которых всегда видел тебя, твое лицо, твое тело…

Приблизился официант. Норма, щелкнув пальцами, показала ему, что просит счет.

— Ладно, я пришла сюда не для того, чтобы ты плакался мне в жилетку, а для того, чтобы предложить тебе работу, потому что знаю, что ты умираешь с голоду. Не будь ребенком, Родриго. В этом городе женщины корыстны, и всякий, кто хочет, найдет подходящую. Каждый день создаются новые состояния, и надо быть дурой, чтобы связаться с человеком без гроша за душой. Выкинь, деточка, в мусорный ящик свою тоску о прошлом и будь на уровне. Увидишь, бабы начнут к тебе липнуть, как только пронюхают, что ты на коне. Сразу забудешь обо мне. Ну, ладно, ты хочешь работу или нет?

Родриго дал Норме расплатиться. Встал и следом за ней вышел на проспект Хуареса.

— Моя машина на улице Бальдерас, — сказала Норма. — Подвезти тебя?

Швейцар отеля «Дель Прадо» открыл дверцу желтого «ягуара» с кожаными сиденьями и сверкающей никелировкой.

— Спасибо. Вот моя, — ответил Родриго с самодовольной и торжествующей улыбкой, которой как вознаграждения требовала вся его прошлая жизнь, сотканная из неудач и самооправданий. «Только этого я и хотел, — подумал Родриго, — только этой минуты перед лицом этой женщины». Вытянувшееся лицо Нормы было для него бальзамом, излечивающим его от всех томлений, от всех душевных недугов. Между Нормой и Родриго пробежал мальчишка, продававший вечернюю газету. «Читайте про банкротство! Банкротство знаменитого банкира!» — прокричал он и скрылся в темноте. Родриго вздохнул полной грудью, окинул взглядом огни, горевшие вразброс, где ниже, где выше, на проспекте Хуареса, этом каньоне процветания, и сел в автомобиль, который с бесподобным великодушием презентовал ему Эфраим в виде аванса за будущие киносценарии.

— Нет, меня им не свалить, — говорил Федерико Роблес, стоявший без пиджака среди разбросанных бумаг, мечущихся секретарш и теснившихся вокруг него адвокатов. — Я уже как-то раз сказал Норме, Сьенфуэгос, и теперь повторяю это вам: если сегодня я окажусь на улице, завтра я снова составлю себе состояние. Вот увидите!

Роблеса захлестывали властные и умоляющие голоса:

— …заявление должно относиться ко всем отделам, лисенсиадо…

— …вы просили сэндвич, лисенсиадо, вот, пожалуйста…