Владимир Кормер - Наследство

«Это был Леторослев», — сообразил Мелик.

— А еще кто-нибудь приходил? — с замиранием в голосе спросил он.

— А я про что?! — оскорбился слесарь. — Грю тебе: телефон оборвали, замок спортили… Ну, эту-то я сам пустил… — Он расплылся в похабной улыбке. — Тю-тю-тю, тю-тю-тю. Звоночек — динь-динь-динь. Она! Это я, значит, думаю. Х-х-хе! Точно! Глазки опустила, Валерия Лек-сандрыча, грит, нельзя ли видеть. От, ети иху мать, бабы! — в восторге он хлопнул себя по ляжкам. — Слышь, а эту-то ты е…шь? А?! Точно, вижу, вижу!!!

— Так что она? — по-прежнему с пола, в ознобной слабости, откинувшись головою на койку, еле разжав губы, поинтересовался Мелик.

— Нет, грю, нету. Резервуар, парле-франце! — Подражая Тане, он попробовал поклониться и рухнул на закачавшийся и загремевший шкаф. — Я, грю, заместо яво сегодня! — продолжал он, подымаясь. — Хе-хе-хе. Не, не захотела. Ну правильно, чего ей… Ушла. Проводил, все, клянусь честью! Замок поправил… Х-х-х…як. Кто-о-о?! Нету яво!..А, Лева, дорогой, заходи! Сколько лет, сколько зим. Извиняюсь, Лев Владимыч, етит твою мать! Давай, у мня портвей, огнетушитель. Взяли, Васька не допил… Е… твою мать, куда?! Ку-да-а-а?! — горестно завыл он, показывая, в какое положение поставил его уход Льва Владимировича.

— Дальше, — глухо потребовал Мелик.

— Ой-ой-ой, — схватился за голову сосед. — О-о-о-о-о… Сижу, портвей добрал, Клавдия грит: дверь, грит, натсеж, а там, грит, иностранец, немец, грит, истинный немец. Ше-пион! И с ним второй, етот твой, красавец!

— Вирхов!

— Он, он! И так и чешет, так и чешет! Нет, грю, выпить нечего. Уходи! Затоптались, ушли… По лесенке шлеп-шлеп в ботиночках, а лифт вж-ж-ж-ик! Ну, это уж я знаю, — расцвел он. — Оленька, заходи, заходи, сичас рюмочку, для тебя завсегда есть. Давай, милая, ты не смотри, что я маленький, я сам тут у одной в ванне ремонт делал… Мал да удал! Верно?! А она села так на край ванны в халате, распахнула, что, грит, не ндравлюсь я тебе? а я грю: отчего же, мол, давай… Ну, она ето… бутылку поставила, закусочку, селедочку там… все такое… А сама баба видная, жирная. Я, конечно, все сделал, она грит: ну, спасибо тебе, пощекотал, и на том спасибо… Вот так…

В этот момент Мелик заметил, что они обретаются уже в комнате соседа. Мелик твердо знал, что не пил, но не понимал, как очутился здесь. Он и здесь лежал на полу, только теперь на ковре, потому что в комнате всюду были ковры; со стен смотрели на него покупные выжженные по дереву березки, грузинская чеканка, приколотые веером портреты киноактеров и большие свадебные фотографии хозяев. Слесарь тоже лежал, но развалясь на кровати, поперек белого пикейного одеяла, разорив горку подушек.

— …Опосля эти два. — Кривляясь, вихляя плечами, он стал передразнивать светского юношу и с ним молодого человека с бороденкой. — …Опосля, бля… Папочка, папочка… Нет?! Для тебя нету, бля! Почему? А потому что ты рубль у меня брал?! Брал. Нет, брал! Мне рубля не жалко, а со-весь, совесь есть у человека? Нету, грю, сичас нету. Ни полстакана. Не-ту-у. Ты человек или ты прокурор, етит твою мать? Было бы — дал, а так нет. Когда самому нечего, что я тебе налью? Ты видал таких? Вишь, грит, папочка, нас здесь не уважают. А папочка только зенки щурит. Что ты на меня, грю, зенки щуришь? Понл?! У нас тут собрание было в ЖЭКе, лектор лекцию делал. Я грю: до каких, грю, пор будем терпеть дециденцев?! Хе-хе-хе. Твою мать! Это я так грю, я-то знаю, но мне надо, расчет у меня есть… — Он, хоть и пьяный, вероятно, все же смекнул, что о расчете распространяться не стоит, и после запинки продолжал: — А он грит: а у нас их нету. У нас их только трое. Одного мы, грит, уже «выдворили». А?! Сука, ети его мать! Врешь, сволочь! Мозги е…шь! Вы все заодно! Народ обманываешь! Ты нас не трожь, пнл?! Не трожь! Хе-хе-хе, хе-хе-хе, ети твою мать… А третий с ними грит: вы'годился гусский на'год. Я грю: чьт-о-о?! Я тебе дам вы'годился! А папочка: ну его на х… Я грю: и ты за явреев?! Хе-хе-хе, хе-хе-хе!!! — Схватившись от смеха за живот, он начал кататься по кровати.

Мелик, как в летаргическом сне, — слышал все, но не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни приподнять голову.

— Что-нибудь еще было? — запекшимися губами прошелестел он.

Сосед разобрал вопрос, и тотчас же в нем что-то будто подломилось; он замычал, замотал головой, шатаясь, добежал до серванта — бутыль стояла теперь там, среди хрусталя, выпил почти до дна, пролив на себя половину, и затем раскорякой навис над Меликом, норовя оторвать его от пола. Мелик толкал его прочь ватными руками, сосед слюнявым ртом старался достать до его лица. Наконец сосед сам обессилел и упал рядом, ударившись головой о батарею.