Владимир Кормер - Наследство

— Товарищ капитан!!!

Кажется, он прибавил: «Помогите!»

— Тихо, тихо, мальчик, — сказал капитан, беря его за руку повыше кисти.

Мелик видел: так однажды на станции милиционер вел вора. Незнакомец подошел сзади, ощупал полы Меликова пальто, заглянул в бидон, постучал по донышку, понюхал и выбросил бидон в снег.

В Москву они ехали поездом. Мелик уже не плакал, только дрожал, скорчившись между капитаном и незнакомцем. Витек сидел напротив, бдительно и гордо щурясь.

Сжавшись, совсем как тогда, в комочек, дрожа, он возвращался в Москву. Сердце было сдавлено невыносимой тоской и тревогой, до боли. Ему казалось, он вот-вот закричит, упадет, забьется в припадке, распугивая соседей по вагону, и тогда его снимут с поезда на промежуточной станции, и он будет валяться в местной поселковой больнице, когда он должен быть там, в Москве, чтобы действовать, чтобы бороться! Нет, он умрет, он умрет в этой сырой и холодной больнице, сердце его разорвется, он умрет один, без друзей, без… причастия, как умер отчим. Он закрывал глаза, делая вид, что спит, — соседи уже приглядывались к нему — и думал: отчего, отчего такая тоска, что случилось, что случилось такого страшного?

«Это из-за ахинеи с домом, которую затеял мерзавец Лев Владимирович, — думал он. — Когда я привел ребят в этот дом, я хотел, чтобы дом жил по-прежнему, духом, чтобы не прерывалась та ниточка, та традиция. Я надеялся на них. Ладно, у них ничего не вышло. Сорвалось. Они оказались слабы. Не выдержали. Но когда они там (когда мы все вместе там, — поправился он) устраивали пьянки, я смотрел на это сквозь пальцы. Это было нехорошо, но все-таки это было общение, за этим был порыв к духовному, поиск, метания. Несмотря ни на что, мы стремились к высокому. Несмотря на все тяготы жизни. Да, да, мы чувствовали, что монашеский подвиг сливается теперь с миром… Мы были слабы, но мы жили надеждой и верой… Но сейчас то, что выкинул Левка, — нет, это невозможно! Выселять несчастную старуху, покупать дом, чтобы устраивать там бардаки?! Нет, нет!..»

«А что, собственно, произошло? — попытался усмирить он себя, рассеянно глядя на мелькавшие за окном подмосковные склады, вагонные депо, покосившиеся заборы, хибарки железнодорожных служб и огороды в полосе отчуждения. — Что, осквернили храм? Но не такой уж это был храм. Сколько настоящих храмов осквернено. А здесь жили тетка с дядькой, эта тетка — свояченица. Какой уж тут храм… Да, случилось вот что. Я вспомнил о другом — о том, о капитане, о Витьке, вот в чем дело. Но ведь этого я никогда не забывал. И это… и все, что началось позже… как я вел себя… как рассказывал им, — это всегда со мною. Да, я сказал им все, не сказал только про Таню и бабушку. Наглухо, ничего. Я, впрочем, тогда и не знал о них ничего, даже их фамилий. Но это меня не оправдывает, конечно. Я знаю, что грешен. Я всею жизнью моей отмаливаю этот грех… Так что же случилось? Ничего. Так, минутное настроение. Пустые хлопоты…»

Но жуткая тоска не отпускала его. Лишь на перроне, когда он проталкивался, хлюпая по грязи, в вокзальной толпе, блеснул луч надежды.

— Таня! — с нежностью прошептал он. «В ней одной спасение… Женюсь. Дом, новый дом. Дети. Не быть одному, это главное. Дети учат нас смирению и любви. Все несчастья мои оттого, что у меня нет детей. У всех есть, а у меня нет. От этого всегдашнего унижения. Почему ни у одной бабы от меня не было детей? Я сам не хотел, вот почему. А теперь хочу. Пусть родит. Буду отцом семейства. Буду воспитывать их. А потом уйду в монастырь. Я им буду уже не нужен. Уеду по еврейской линии в Израиль, оттуда во Францию, и там в монастырь, католический. Тот же Гри-Гри поможет…»

Он стал прикидывать, через сколько же лет это будет, через пятнадцать, через двадцать, сбился с мысли, сказал себе: что загадывать, что будет тогда, еще рано, и тут вспомнил, что и с самим Гри-Гри еще далеко не все ясно.

— Странная история! — воскликнул он. — И этот псих еще на мою голову! Таня — дочь миллионщика! Надо же сплести такое! Откуда вообще все это могло взяться? Он лежал в клинике с Натальей Михайловной, да. Там, видимо, пошли какие-то слухи. Бывшая графиня, ее история… Три карты, три карты, три карты! Где это я слышал недавно? Ага, у Левки!..Господи, Боже мой, а вдруг, а если… это правда?!!

Он был уже у себя дома и, сидя в пальто у стола, уронив голову на свои бумаги, все повторял: «А если это правда?

А если это правда?» Перед ним всплыло вдруг Танино: «Мне чудится, что я сказочно богата. И я вижу своего отца, которого я никогда не видела даже на фотографии. И я рядом с ним в белом платье…»