Владимир Кормер - Наследство

— А это уж тебе лучше знать, — сызнова подхватилась хозяйка. — Твои дружки ее выжили, твои. Ты привел, ты подстроил. Сперва полдома, ну ладно, говорит, продам, деньги сгодятся. А теперь — что же это такое делается, люди добрые?! Весь дом, говорят, продавай, а то совсем выселим! Соглашайся, говорит, старая ведьма, пока квартиру даем, а то совсем ни хрена не получишь, в дом престарелых отправим! Беззащитную-то старуху! Ах, ты б…! Твою мать! Твоя рука, вижу!

— Да вы погодите, кто говорит-то?

— Кто да кто! Твой дружок. Ты привозил. Б…а плешивого, старого козла вонючего! Ему уж на погост пора, а не по девкам шустрить! Ни стыда, ни совести. Да я-то вижу, вы все заодно!

— Так это все-таки Лев Владимирович? — прошептал Мелик.

— Нехорошо, милай, нехорошо, — сказала более разумная вторая. — Хоть и не родная она тебе тетка, а нехорошо. Померла бы, все тебе отошло бы, какой ни на есть, а все же дом. Его подлемонтировать, подлатать, глядишь, и хорошие бы деньги за него взял, а то сам бы стал жить. А теперь что получишь, шиш с маслом. Надо уметь себе пантнера выбирать, чтоб в дураках не оставили. Люди-то нынче вон какие лихие. В един миг оберут.

Мелик еще долго пытался добиться от них толку: что же реально произошло, кто конкретно вел переговоры с теткой, уже продала она дом или сбежала-таки, обманув шантажистов, — но достиг немногого: Лев Владимирович (если это действительно был он) будто бы плясал там, в доме, с девками нагишом, а коровье стадо, которое об эту пору перегоняли через деревню, собралось вокруг дома, привлеченное шумом и грохотом, и смотрело.

Он вновь вернулся к дому, походил по участку; неизвестно на что надеясь, заглянул в сараи, потом, едва волоча ноги, поплелся к станции. Состояние было такое, что ему казалось — он упадет, если хоть на секунду потеряет контроль над собою. В лесу у ручья он остановился, нашел пенек посуше и сел, подперев голову руками.

Ему вдруг отчетливо представилось, что все началось именно отсюда, с этого самого места, у ручья.

Ему тогда только что исполнилось двенадцать лет. Шел второй год войны. Мать умерла еще перед войною. Мелик жил вдвоем с отчимом. Отчим был человек неплохой, добрый, но одинокая их с Меликом жизнь не задалась. В финскую кампанию отчим на фронте отморозил ногу, отморозил несильно, так что через неделю забыл об этом и думать, но полтора года спустя, случайно где-то зацепивши ногой за пенек или порожек, обнаружил затем, что ушиб не проходит, нога болит все сильнее. Врачи определили спонтанную гангрену, в отличие от газовой болезнь будто бы не такую уж страшную, помочь от которой должно было лечение целебными грязями да какими-то нехитрыми уколами. До войны отчим однажды съездил на эти самые грязи, но помогли они ему мало, он собирался поехать и на другой год; как началась война, конечно, всякую надежду на грязи пришлось оставить. В армию отчима не взяли, он работал на станции десятником, работать ему было все труднее, он уже еле таскал свою забинтованную ногу с примотанным снизу тапочком. Чтоб вовремя поспеть на работу, ему надо было даже летом вставать затемно, дорога отнимала у него два часа. Последнее время он уже почти не приходил домой, оставался ночевать в каптерке на станции.

Стояла ранняя осень. Мелик отнес отчиму на станцию узелок — пайку хлеба и немного картошки с их участка — и здесь, на обратном пути, пониже мостков остановился посмотреть, как ловят рыбу маленькие ребятишки. Похоже, ловили они ее не для себя — на том берегу сидел и ждал добычи соседский Витек, малый года на два постарше Мелика. Витек был известен в округе всем; незадолго до войны он сделался шпаной, его взяли вместе с бандой, орудовавшей на железной дороге. Никто не знал доподлинно, какие там у них были дела, рассказывали самое разное и страшное; точно было известно лишь, что старших расстреляли, а Витек по малолетству угодил в колонию. Этой зимою то ли с войной распустили колонию, то ли еще что-то, но Витек появился в деревне снова. В колонии он будто бы исправился, «перековался», возвратясь, поступил в «ремеслуху» при местных железнодорожных мастерских, которые в этом году стали именоваться уже «ремонтным заводом». На днях в очереди Мелик слышал, как мать Витька говорила бабам, что Витька ее на ремонтном «ценют» и что он получил «повышение» — стал учетчиком в токарном цеху.

Мелик перешел на тот берег, нерешительно поздоровался с Витьком, почтительно спросил, правда ли, что того сделали начальником.