Алиса Бяльская - Опыт борьбы с удушьем

Сева смотрел на нее через стекло, с трубкой, прижатой к уху, и молчал. Женя сама не знала, какой реакции ожидала, – слез, просьб, раскаяния или, наоборот, злости, криков? Но ничего, кроме усталости и безразличия, она на его лице не прочла. Ей стало страшно.

– Я понимаю. Ну, что поделать. Береги дочь. Ей будет тяжело – отец в тюрьме. И мать мою не бросай.

Он встал и кивнул конвоиру, что свидание окончено. Его увели.

Всю дорогу назад в самолете Женя прорыдала. В Тбилиси накануне отлета и потом в аэропорту во время регистрации она еще как-то держалась. Но едва самолет оторвался от земли, ее как будто прорвало. Она плакала, и слезы никак не хотели останавливаться. Она оплакивала его, себя, их странный, неуклюжий, но все же союз, бедную доченьку свою безотцовщину и даже глупую, несчастную старуху Софу, все силы своей души тратящую на ненависть к невестке.

Мери настояла на том, чтобы лететь вместе с ней в Москву: «Ну как ты полетишь одна после всего этого? Конечно, я лечу с тобой, это решено, не спорь!» Она с тревогой наблюдала за Женей и никак не могла понять, что происходит.

– Ведь все не так плохо. То есть это ужасно, да, но ведь могло быть намного хуже. Дали четыре года. Он уже сидит год, за хорошее поведение сократят полсрока, так что осталось только полтора года. И потом, колония здесь, недалеко от Тбилиси, Реваз и ребята будут его навещать. А ведь могли бы куда-нибудь в Россию заслать, в Сибирь.

– Мери, спасибо тебе огромное, что ты полетела со мной. Я это очень ценю, честное слово. Но пожалуйста, пожалуйста, замолчи, не говори ничего, – и Женя отвернулась к окну.

«Все-таки она добилась своего. Она знала, что я после суда иду к нему на свидание, и встретила меня. А у меня недостаточно ума, недостаточно силы воли, выдержки, чтобы проигнорировать ее. И он еще масла подлил, показал мне, что он знает, что она тут крутится. Это сугубо бабское, я это признаю. Но преодолеть себя не могу. Не могу простить».

Письмо, которое Сева написал Жене из тюрьмы

Ортачала, сентябрь, 1985

Дорогая и единственная, любимая моя и ненаглядная, возлюбленная Женечка!

Сердце обливается кровью, когда я представляю, в какие суровые условия бытия вы попали, ты и моя доченька. Но что делать? Надо уповать на Всевышнего, и я убежден, он пропасть вам (нам) не даст.

Ты знаешь это сама, но я готов повторять бесконечное количество раз – главным в моей жизни всегда была и есть любовь к тебе. Но я хотел бы прояснить несколько вещей.

Ты ли меня обманула, или я обманывался, но я считал, что ты умнее, чем оно есть на самом деле. Может быть, это даже не твоя вина, а моя. Я считал, что в тебе главное интеллект, а у тебя, несмотря на весь твой ум и глубину, тем не менее основой бытия является бабская сущность.

Понимая, что мне нужно, ты давала мне понять, что я прав в своих желаниях. Мы это не обговаривали, конечно, словами, это не нужно обговаривать, это происходит естественным путем.

Я считал всегда, что есть разница между мужчиной и женщиной и что мужчина может иметь сексуальные связи абсолютно без всякого чувства, без всякой мысли – это не имеет никакого отношения к моей душе, меня это никак не затрагивает.

При этом я ханжа, в других мне это категорически не нравится. То, что я считаю нормой для себя, в других я считаю патологией. Но я человек мыслящий, и сейчас, когда я обдумал все мои поступки, то пришел к выводу, что это просто жажда жизни. Я, живущий в условиях тюрьмы, – метафорической, с самого рождения, а сейчас уже вполне осязаемой реальной тюрьмы, – не мог найти другого выхода своим потенциям. И поэтому я свою энергию тратил так, как ее не надо было тратить. Хотя кто знает, что надо и что не надо, мы же не боги. Такой образ жизни – так всегда было и будет, от царя Гороха и до окончания советской власти, а она, как известно, вечная. Ты русскую классику читала, так мужчины жили во все времена.

Для меня всегда самым главным была моя семья – знать, что у тебя есть тыл, знать, что тебя любят и прощают, тогда ты что угодно можешь делать, но тебе есть куда вернуться. А когда нет семьи – это ужасно. Это холодное и пустое существование. Но у мужчины есть своя жизнь, а женщина – хранительница очага, она держит дом.

С Лерой я допустил ошибку. Конечно, надо было все сразу тебе рассказать: «Вот так получилось, прости». Но я смалодушничал. Подумал, что сумею разобраться с этим без ущерба для всех. Но когда все открылось, вышло наружу, я не знал, что мне делать. Но никуда я уходить не собирался, это как сказать, что я собирался уйти от своей мамы, мог я уйти от своей мамы? Ты и дочь – это не люди, с которыми я живу, не моя семья, это я сам. У меня мыслей: «Может, мне уйти, начать новую жизнь?» – не было даже в зачатке. Ты сделала все возможное, чтобы эти мысли начали у меня появляться. Лера тебе позвонила, и вместо того, чтобы послать ее подальше, поговорить со мной, понять для себя, в состоянии ты это простить или не в состоянии, ты в это вошла. Стала в это играть. Все же играют. Никаких чувств я никогда, ни к одной женщине, кроме тебя, не испытывал, к Лере так же, как ко всем остальным.