Роман Савов - Опыт интеллектуальной любви

Я вспомнил рассказ Бунина "Чистый понедельник" и подумал, что его героиня или была ненормальной, или же кремация выглядела тогда иначе.

Нормальный русский человек не может желать такого!

Через полчаса после того, как гроб скрылся в жерле, Димке и Катюле вынесли урну.

Мама спросила у тети Любы:

— И что же с этим теперь делать?

— Недели две постоит в доме. Потом, если удастся купить землю для захоронения, урну захоронят.

— А если не удастся?

— У некоторых так и стоит дома. Но здесь, насколько я знаю, о земле уже договорено. За сорок тысяч куплена.

— Люба, и ты относишься к этому нормально?

— Это Москва. Мы уже привыкли.

Поминки начинались, как любое торжество. Всем предлагали выпить. Кто-то соглашался. Большинство мужчин отказывались, аргументируя отказ тем, что они за рулем. Я пожалел, что мы останемся на ночь здесь, потому что Димка был уже основательно пьян, дядя Сережа невменяем, а подруга-олигарх что-то громко доказывала.

Дима периодически переходил от стола к столу, вступая с каждым в разговор, который считал наиболее подходящим. Например, он подсел к Костику, который (надо отдать ему должное), почти не пил, и начал говорить о том, что он не мужик, что мужик обязательно должен узнать армию.

— Ты должен отслужить, отслужить либо как я, либо как Родя.

Я подумал, что он шутит, но Димка был совершенно серьезен.

Когда непьющие, выполнив долг вежливости, разошлись, началось форменное безобразие.

Достаточно сказать, что дело дошло до драки между Димкой и женщиной-олигархом, которой почему-то очень понравилась моя мама.

Она прониклась к нам симпатией, когда узнала, где мы оба работаем, затем обнаружила общих с мамой знакомых, потом предалась воспоминаниям о прошлой жизни — она была провинциалкой.

Тут Димка начал обвинять ее в том, что такие выскочки, как она, превратили Москву в Вавилон. В ответ она обвинила его в тунеядстве и неумении зарабатывать.

Снобизм и анархия в Димке нарастали. Он напоминал польского шляхтича, над которыми так любил иронизировать Достоевский: гонор есть, денег нет, есть тщеславие, но нет оснований для него.

Когда Анна Евгеньевна (так ее звали) начала избивать Димку, а он, разъяренный, собирался ее убить (ее спас водитель, телохранитель, и, кажется, любовник), мама ушла в другую комнату. Я последовал ее примеру.

Крики и вопли продолжались до четырех утра.

Среди ночи нас несколько раз будили: сначала — Костик, чтобы я помог ему помирить в очередной раз Димку и Анну Евгеньевну. Костик все же был пьян или растерян, а, скорее всего, и то, и другое.

Затем маму разбудила Анна Евгеньевна. Ей захотелось выпить с ней на брудершафт.

Вся ночная катавасия напомнила детство — именно такие ночи начинались, когда отец уходил в запой.

Наутро мы с мамой проснулись раньше всех. Нам было нечем заняться, поэтому мама предложила помыть посуду. Часа за два мы перемыли все, что только можно.

К этому времени проснулась Катюля, которая поразилась поведению мамы. В Катюле будто что-то изменилось. Она умылась и стала помогать. Потом проснулся Костик. С ним мы отнесли стулья по соседям и разобрали столы.

Димка, как выяснилось, уехал к себе еще в восемь — он так и не лег.

Обед, а одновременно и завтрак, прошел в тишине.

Вечером к Катюле опять пришла подруга с коктейлями, и анкор завертелся с новой силой.

В ушах стоял развратный смех девицы, неприличные слова из анекдотов, которые я читал в туалете, потому что больше читать было нечего. И нарастало неодолимое желание побыстрее убраться отсюда.

В метро мы молчали.

Мама начала разговор только в автобусе. Мы поделились соображениями, которые полностью совпали: и о странности смерти, и о странностях людей, которых мы здесь встретили. Сошлись в одном. Нормальными с нашей точки зрения могли считаться только два человека — тетя Наташа и тетя Люба.

Рязань встретила нас своим дымом отечества, но он был сладок.

Выпускной. Араксия приглашает меня на танец. Я не вижу ее тела, хотя оно прижато к моему. Оно заслоняется глупостью. И то же я испытываю по отношению к другим. Они чувствуют это.

Городцова флиртует от безысходности. Наиболее лакомый кусочек — Вася — он один из нас не женат. И у него есть машина.

Вася предлагает постоять на крыльце — покурить вместе с ним.

Я разглядываю небо, пьяных подростков, которые не прочь были бы пройти в зал, если бы вход не охранялся.

Турлатово, погруженное во тьму.