– Не так плохо, – заявил я. – Просто неловко себя чувствую. Поэтому ношу очки и шляпу.
– Меня можете не стесняться, я всю жизнь была сиделкой. Снимите очки и шляпу. Может быть, мы вас отправим в больницу.
Это мне совсем не понравилось. Знаю по опыту – только попади в больницу, так там и останешься, как было со мной в лонг-айлендской лечебнице. Оказываешься в реанимации с алкогольным отравлением и тут же узнаешь, что детоксикация займет десять дней, потом на Лонг-Айленде надо пробыть целый месяц с кошмарными врачами вроде доктора Монтесонти.
Поэтому в тот момент я подумал, что вообще не следовало являться в Колонию Роз. Надо было остаться в Шарон-Спрингс… Нет, надо было сидеть в Монклере… Нет, надо было сидеть в Нью-Йорке… О чем только я думал? Мне некуда деваться. Ужасно. Я сжег за собой все мосты.
Я не сказал ни слова, не сделал ни единой попытки сбросить с себя маску. Был парализован. Только-только вздохнул с облегчением оттого, что здесь не сумасшедший дом, а уже пошла речь об отправке в больницу…
– Давайте посмотрим, что тут у вас, дружочек, – сказала Дорис. – Не беспокойтесь, я осторожно.
На этот раз тон больше напоминал материнский, чем сержантский, что мне понравилось. Я хорошо отношусь к матерям. Некоторые их не любят, а я люблю всей душой. В ответ на слово «дружочек» снял очки и шляпу.
– Ох боже, – охнула она. – Вы не собираетесь подать в суд на тех, кто на вас наехал?
Распухшая переносица, до тех пор скрытая темными очками, выглядела ужасно, но подживала. Оба глаза в синяках, хотя глупо называть их синяками – разлившаяся под глазами кровь играла довольно богатыми синими, зелеными, даже желтыми оттенками; физиономия до сих пор была тупорылой, хотя уже не лошадиной, а скорее собачьей.
– Знаю, дело плохо, – признал я, – но на самом деле быстро заживает. Пожалуй, не буду предъявлять иск… Машина не пострадала. Меня просто швырнуло на руль. Может быть, даже сам виноват – не пристегнулся ремнем безопасности.
Я соображал с невероятной скоростью. Если бы ничего не сказал, она со временем заметила бы, что автомобиль даже не поцарапан, и заподозрила неладное. Но я себя чувствовал плохо, захваченный лживым витком: одна ложь непременно влечет за собой другую. Поэтому я обычно предпочитаю молчать – это упрощает дело. Есть еще, конечно, правда, но, по-моему, признание в участии в пьяной драке вряд ли произвело бы благоприятное впечатление.
– Дышать не трудно? – уточнила Дорис.
– Нисколько.
– Видимо, носовая перегородка в порядке. Не стану насильно отправлять вас в больницу, но кто-то должен о вас позаботиться. Можем проводить вас в палату неотложной помощи.
– Честно не вижу в том необходимости. Впрочем, если через несколько дней не поправлюсь, обязательно попрошу вас об этом.
Дорис, кажется, отступилась, не собираясь спорить по этому поводу. Я прочел ее мысль: «Пусть эти глупые художники делают что им будет угодно», – и потихоньку начал успокаиваться. Соврал, но выжил.
– Вы очень мужественно держитесь, – заметила она.
– Бедняжка, – добавила бабушка Барбара, а молоденькая Сью, привлекательная студенточка, заворковала без слов.
И я всем им сказал:
– Что ж, мужчине хоть раз в жизни должны разбить нос.
Прозвучало довольно неплохо – раньше об этом я не задумывался, – с приятным легким сексуальным подтекстом, что мне понравилось, особенно когда юная Сью мило, женственно потупила взор.
Я покончил с медицинской картой, получил листок под грифом «Контактные телефоны и адреса для сообщения о несчастном случае», вспомнил дядю Ирвина, который при несчастном случае наверняка посоветовал бы не поддерживать во мне жизнь, отключив от аппаратов жизнеобеспечения, и с некой мрачной радостью нацарапал его имя.
Дорис положила мои бумаги в папку, поговорила по громкой связи с каким-то моим коллегой-художником, играющим в колонии роль встречающего новичков в первый день пребывания. Я надел шляпу, очки, и через две минуты после переговоров с Дорис в офис вошел совсем крошечный тип с копной серебристых волос, необычайно светлыми голубыми глазами, которому предстояло проводить меня в отведенные комнаты. Это был романист, о котором я ничего не слышал, по имени Чарльз Маррин, похожий на симпатичного гнома лет шестидесяти. Мы с ним пожали друг другу руки.
– Большое спасибо, – поблагодарил я Дорис, – что вы меня приняли; страшно хотелось сюда к вам попасть, – после чего обратился к Барбаре и Сью: – Очень рад познакомиться с вами. – И после сего обмена любезностями мы с Маррином покинули офис.
Читать дальше