Джонатан Эймс - Проснитесь, сэр!

– Нечего бояться, сэр.

– Я за свое лицо боюсь, Дживс; кроме того, это колония знаменитых художников, где даже поэты похожи на сумасшедших, а я, в лучшем случае, начинающий писатель…

– Вас приняли, сэр, значит, ваш талант оценили. Просто объясните, что произошел несчастный случай, – вполне близко к истине.

– Хорошо, бросаюсь головой в воду. Не хочется, но надо. Похоже, нам на протяжении всей жизни приходится делать то, чего делать не хочется.

– Нередко возникает подобное впечатление, сэр.

– Извините меня за нытье, Дживс. Я пошел!

– Очень хорошо, сэр.

В конторе находились три женщины, сидевшие за письменными столами, которые образовывали нечто вроде пирамиды – два в основании и третий на вершине. Можно сказать, иерархическое расположение. Все взглянули на меня.

– Дорис здесь? – спросил я. – Я Алан Блэр.

– Добро пожаловать в Колонию Роз, – провозгласила женщина на вершине, предположительно главная: солидная седовласая дама с пылающими щеками и сладкой улыбкой. – Я Дорис. Вы только посмотрите! Никто много лет не являлся сюда в пиджаке с галстуком…

После этого она меня представила двум другим дамам, Барбаре и Сью, которые пробормотали что-то приветственное. Барбара была довольно стара – где-то за семьдесят, – с седыми волосами; Сью довольно молода, немного за двадцать, рыжая, миловидная; возможно, интерн медицинского колледжа.

Все три женщины источали приветливость, радость, хотя в Дорис чувствовались строгость и властность. Помощница директора подошла ко мне, крепко пожала руку, указала на кресло у своего стола.

– Доктор Хиббен уехал на несколько дней, – сообщила она. – Обычно он тепло встречает и устраивает новичков, но вы с ним познакомитесь только по возвращении.

– Кто такой доктор Хиббен?

– Наш директор, – ответила Дорис с улыбкой, хоть мне это совсем не понравилось: доктор!

– Какова его специальность? – уточнил я, на миг усомнившись в своем здравомыслии. Может быть, здесь, в конце концов, все-таки сумасшедший дом, ошибочно принятый за художественную колонию? Если так, то возникло некое двойное безумие: безумно принять художественную колонию за сумасшедший дом и не менее безумно быть принятым в сумасшедший дом!

Дорис не ответила на вопрос о специальности доктора Хиббена, деловито отыскивая что-то на письменном столе. Мысли неслись галопом. Наверняка сумасшедший дом. Директор – врач, на территории слишком тихо и мирно, сплошная идиллия, очень полезная для нервов. Двое, с которыми я столкнулся на подъездной дорожке, вовсе не поэты, а пациенты, чего я как раз и боялся. Конечно, может быть, и поэты, попавшие в пациенты, поскольку история душевнобольных поэтов примечательно долгая. Однако теперь они пациенты!

Как же это случилось? Как я мог попасть в сумасшедший дом? Подал заявку в мрачном январе, находясь в жуткой депрессии, когда голова еще не прояснилась, когда в жизнь мою не вошел еще Дживс и чек на двести пятьдесят тысяч долларов. Неужели я подал заявку в мнимую колонию, а на самом деле просил помощи в частной элитной психушке? Даже не понимая, что обращаюсь за помощью, в полном умственном помрачении и тумане? И теперь для меня приготовили койку, вычеркнув из списка ожидающих?

– Извините. – Дорис протянула мне бланк, который искала. – Не имею права заполнять карту своей рукой. Что вы спрашивали? Какая специальность у доктора Хиббена?

– Да, – шепнул я, разглядывая протянутую бумагу: медицинская карта! Сам загнал себя в ловушку!

– Доктор Хиббен специалист в истории искусства, – добродушно ответила Дорис. – Долго работал в Брауне, теперь мы его заполучили.

– Ах да, – сказал я, чувствуя, что здравомыслие моментально вернулось, помрачение было временным, что весьма полезно при самоубийстве, но в других ситуациях не имеет практической ценности. Слава богу, я не в сумасшедшем доме! Человек со степенью доктора искусствоведения может возглавлять только художественную колонию, а вовсе не психушку. Но почему на меня, пусть всего на секунду, нахлынули сомнения? Что сбило с толку?