Анатолий Бакуменко - Придурок

А пока он расслабился и, может быть, заснул, а когда проснулся, то обнаружил, что думает о природе и назначении мелодий, которые сопровождали его раньше в его постоянных «мычалках» и гуделках. Есть виды искусств, которые обходятся без слов, они существуют вне второй сигнальной системы, и предназначены для прямого восприятия, в котором осмысление, наверно, надумано. Оно не нужно. Живопись, фотография, музыка — эти искусства направлены прямо к чувствам человеческим, они вневербальны. Ария, исполненная на французском или итальянском, на незнакомом языке, не становится менее прекрасна оттого, что мы не знаем её слов. Они нам не нужны. А литература? Она вся состоит из слов и смыслов, этот вид искусства построен полностью на второй сигнальной системе и обращен к разуму, но правда ли это? Да нет. Не правда. Когда поэт выпевает свой стих, когда он подвывает, читая его, открывается ещё нечто, что присутствует даже при «правильном», актёрском прочтении стиха, это его мелодическая составляющая. Она добавляет оттенки смыслов, она умножает смыслы, что открыты в словах, она открывает смыслы, что стоят за значениями слов.

И эти мелодии, которые были при Проворове, которые заключены в голове, или в сердце, или в душе его, и которые сейчас смолкли — эти мелодии превращали события, которыми он жил, или мысли, которыми он сейчас жил, эти мелодии превращали слова в факт литературы, которая имеет намного больше смыслов, чем заключено в значениях слов.

Боже! — думал Проворов.

Господи! — обращался он к космическому куполу, под которым завис ИЛ. — Скажи мне, Господи, зачем я? Зачем я пришёл на нашу землю? Господи, когда кончатся все те глупости и нелепости, которые сопровождают меня по жизни. Когда, Господи, я перестану быть придурком и придёт ко мне мудрость, когда?..

И он представил, что там где-то, где-то, где находится созвездие Ориона, что-то шевельнулось. Это была занесена очередная запись в книгу его судьбы.

Но что за глупость, почему именно созвездие Ориона?

Да стоит ли забивать голову дурацкими вопросами, ответов на которые всё равно нет. Потому что Проворов спит, и ему ещё лететь и лететь в далёкую страну Якутию, где бродят медведи и олени, а коровы копытят зимой болотную кочку, разгребая снег. Там живут люди-якуты. И многие другие люди, но об этом он узнает потом.

Кстати, помните, я рассказывал, как в августовский вечер году в семидесятом мы с Мишкой дожидались его жену и подруг во дворе дома в Мельничном переулке в Йошкар-Оле? Помните? Нас ещё потом позвали наверх, и там была девица с дивным голосом и крутым волчьим лбом, Саша. Она ещё, оказалось, прочла все двести томов двухсоттомника мировой литературы от корки до корки. Я тогда почему-то соединил в своей голове её с Проворовым и подумал, что он скажет когда-то: «Вот идёт моя Косточка». Смешно, откуда влетело это вдруг в голову.

Но ведь, правда, было, было это. Как-то случилось!

Они, ещё молодые и немного пьяненькие шли по улице Волкова. Сашка Юрлов, Витька Попов, Сашка Ястребов и Проворов с ними.

— Атас, ребята, — сказал им Пётр. — Там впереди идёт моя Косточка. Я не хочу, чтобы она меня видела. Пьяненького.

И они сбавили ход.

А что было после?

После они жили и поживали. И жили всяко. Словом, как все люди живут. И были с ними их истории, но были они совсем из иной, из другой совсем жизни.

Так что пока, дорогие мои.

Впереди нас ждёт «Другая жизнь».