Июнь Ли - Добрее одиночества

Теть-бабушек Жуюй известили телеграммой и по телефону; они не приехали, ссылаясь на трудность такой поездки в их возрасте, но прислали телеграмму, где говорилось, что они воспитали Жуюй как богобоязненное дитя и верят в ее правдивость. Телеграмма пришла в момент нового кризиса, когда Дедушку нашли лежащим без сознания; его отвезли на «скорой» в больницу, откуда он уже не вернулся.

За телеграмму расписалась мать Можань. Месяцы спустя Можань, оставшись дома в будний день под предлогом плохого самочувствия – мать позволила ей пропустить школу, особенно не расспрашивая, – принялась искать у родителей, не хранят ли они что-нибудь, относящееся к произошедшему, но нашла только эту телеграмму. Ее мать, должно быть, передала Тете и Дяде недоброе послание щадящими словами, да и если даже ничего им не сказала, какое это имело значение? К тому времени все было позади: Бояна перевели в школу при родительском университете, и приезжать к бабушке ему было позволено только по выходным; Жуюй с помощью учителя Шу перешла на пансион, и соседи в разговорах неизменно потом обходили молчанием ее пребывание во дворе, длившееся всего четыре месяца; Дедушка умер, и родители Шаоай, переехав с ней в другой район, не приходили навещать прежних соседей, хотя те про них не забыли: каждый год собирали деньги и посылали Тете и Дяде на уход за Шаоай.

Дом стоял пустой больше года: плохой фэншуй, говорили люди, два несчастья в семье за короткое время. В конце концов вселилась молодая пара. Они были женаты три года, но жили в разных общежитиях, назначенных им их трудовыми ячейками, и там им приходилось делить комнаты с другими. Они были так рады собственному жилью, что соседи решили не омрачать их настроение. Рано или поздно, однако, история наверняка достигла их ушей, потому что никакой секрет в этом городе не остается секретом навсегда, никакая повесть не упокоивается с миром.

После того как дело было закрыто, родители Можань никогда о нем с ней не говорили. Они, конечно, знали, как она плакала перед чужими людьми: в отличие от Жуюй, Можань не могла отвечать на вопросы. Почему, спрашивали ее, она никому не сообщила о краже? Бывало ли раньше так, что она видела противозаконные поступки, но никого не извещала? Почему она не сказала никому из взрослых, что подруга говорила с ней о самоубийстве? Беспокоила ли ее судьба подруги? Считает ли она себя ответственным человеком?

Можань не знала, замышляла ли Жуюй самоубийство, замышляла ли она убийство; может быть, одного не бывает без другого? Чем больше она старалась понять Жуюй, тем сильней все мутилось у нее в голове. Как бы то ни было, она не протестовала, когда в итоге ее стали считать более виноватой, чем двух других девушек: ее молчание, в отличие от их поведения, нельзя было оправдать возможным психическим нарушением. Люди были достаточно деликатны, чтобы не говорить этого Можань, – все, кроме Бояна, который, как всегда, быстро сделал свой вывод и молчать не стал. «Тебе никогда Жуюй по-настоящему не нравилась, так ведь?» – сказал он ей во время их последнего полноценного разговора. Он к тому времени уже переехал и письмом попросил ее встретиться днем во вторник. Она пропустила школу и увиделась с ним около Заднего моря.

Нет, ты не прав, слабенько попыталась она защититься.

– Тогда почему ничего не сказала? Я могу понять, что не хотела говорить взрослым, но почему не сказала мне?

Никакие ее слова не умерили бы гнев Бояна ни тогда, ни позже. Слишком много он потерял – первую любовь, двух подруг, дом своего детства.

– Ты думала, я полюблю тебя, если Жуюй исчезнет? Думала, если она убьет себя, все станет по-прежнему?

Можань расплакалась, но Бояна это не смягчило. Злой, он укатил от нее на велосипеде. Смотри, что ты наделала, сказал Можань некий голос – она не знала, что это говорит ее будущее «я», – смотри, как ты все разрушила.

– Ну, – сказала Селия, как только Жуюй вошла в дом. – Так что с тобой происходит?

– Ничего особенного.

– Но кто эта женщина, которая умерла?

– Это долгая история, – сказала Жуюй.

– Именно так я и думала, но вопрос в том… – Селия умолкла и вгляделась в лицо Жуюй, прежде чем подать ей вешалку для плаща; утро было дождливое, стоял густой туман, грозивший не рассеяться до вечера, – …расскажешь ли ты мне эту историю. Знаешь, ведь я поняла, что с тобой что-то не так, когда ты была у нас на днях. Спросила Эдвина, но он сказал, что ничего не заметил. Но тебе же известно, что такое мужчины. Или неизвестно. Как бы то ни было – они ничего не видят, пока не покажешь, где смотреть, и даже тогда нет гарантии, что они увидят то, что следует увидеть.