Июнь Ли - Добрее одиночества

Итак, Эдвин скрыл от Селии часть своего разговора с Жуюй на кухне; но по какой причине?

– Это ты его вчера послала проверить, что со мной и как? – спросила Жуюй.

– Да, посмотреть и спросить.

Жуюй вздохнула.

– Ты могла просто-напросто сама меня спросить.

– А ты могла просто-напросто сама мне сказать, – промолвила Селия. – Я не хотела создавать у тебя ощущение, что лезу куда не надо. С другой стороны, я хотела узнать, что случилось, вот и подумала, что лучше всего будет послать Эдвина спросить.

– Почему?

– Потому что он бы не сильно расстроился, если бы ты ничего ему не сказала, – ответила Селия. – А ты, зная, что он мало обеспокоен, могла бы решить поделиться с ним, рассказать ему правду. И это не только тебя касается, это общее свойство. Лгут тем, для кого правда значима, ты согласна?

Селия самим фактом, что она Селия, была ограждена от сомнений, и Жуюй это в ней восхищало: все, что от нее скрывали, скрывали, считала Селия, из опасения, что она примет слишком близко к сердцу. В жизни мы все встречали таких Селий, порой и дружбу завязывали с одной-двумя, но не слишком многими: если даже они и допускают, что, кроме них самих, бывают и другие причины происходящих вокруг событий, то уж по крайней мере должны участвовать во всем, что совершается или не совершается. Их обязательство перед жизнью – быть незаменимыми, быть связующим звеном для всего и вся; что они не могут отнести к себе (неизбежно кто-то или что-то подводит их, оказываясь вне досягаемости), перестает существовать в их мире. Но плохо ли это все для Селии, для тех, кто с ней рядом? Без Селии Эдвин, лишенный собственных чувствительных щупалец, вероятно, хуже ориентировался бы во многих ситуациях; впрочем, что Жуюй знала о браке Эдвина? Что она знала о нем, державшем, по крайней мере несколько дней, их разговор в секрете?

Мысль, что она была у него на уме, сама по себе тревожила. Легкость общения Жуюй с этой парой основывалась на том, что Эдвин держался на расстоянии и особенно не любопытствовал, а Селия привносила в свою жизнь достаточно драматизма, чтобы Жуюй было на что посмотреть; если Селии нравилось быть предметом внимания, то Жуюй нравилось наблюдать, и порой она не запрещала себе воображать, как иногда воображает всякий зритель, что сама находится на сцене. Без труда Жуюй могла представить себя в положении Селии: в сердцевине вещей, добавляющей новое, расширяющей свой пузырь, пока он не станет для нее, сотворившей его, целой вселенной – миром настолько необъятным, насколько позволяет твое эго.

Жуюй сознательно не занимала этого положения и не жалела об этом. Если она когда-либо испытывала что-то похожее на страсть, то это была страсть к изглаживанию: любую связь, установленную с ней, случайно или намеренно, другим человеком, необходимо было стереть; пустота, которую она поддерживала вокруг себя, была ее единственным значимым достоянием.

Жуюй думала до сей поры, что Селию с ее невнимательностью можно будет избавить от этого стирания. В отличие от Шаоай, считавшей своим правом и обязанностью учить Жуюй, как нужно чувствовать; в отличие от Можань, для которой счастье и несчастье Жуюй стало личным бременем; в отличие от Бояна и мужчин в ее жизни, видевших в ней то, что не имело для нее значения, – в отличие от них, Селия спокойно смотрела на аномальность Жуюй. Или – спокойно смотрела до этих дней. Нетерпеливо требуя объяснения, Селия теперь вытащила Жуюй из зрительского кресла.

– Я не думала, что эта смерть представляет здесь для кого-нибудь интерес, – сказала Жуюй.

– Но ты была расстроена.

– Любая смерть может так подействовать, – отозвалась Жуюй, разматывая шарф. Не сесть ли нам, спросила она затем; и я бы не отказалась от кофе, сказала Жуюй, посылая тем самым Селию в кухню впереди себя.

Права ли Селия, полагая, что Жуюй потому не стала лгать Эдвину, что он ничего для нее не значит? Жуюй встретила его только что, начав подниматься к их дому. Он остановил машину и опустил стекло. Предложил подвезти, но она сказала: нет, не надо, я лучше пешком. Он поглядел на небо – похоже, был разочарован решением Жуюй терпеть и дальше неудобство из-за погоды, – и тогда она добавила, что ей всегда нравилось ходить в тумане и под дождем. Почему она это сказала, спросила Жуюй себя сейчас: человек не говорит о себе просто так, без мотива. Пара нравилась ей достаточно для того, чтобы она позволила своим отношениям с ней обрести некое постоянство, но теперь равновесие было нарушено Эдвином – или ею самой, – и это лишило ее той маленькой радости, какую она позволяла себе у Мурлендов: быть свободной от участия в жизни.