Игорь Сапожков: День Жизни

— Биен, синьор майор… — очень медленно проговорил агроном и несколько раз сморгнул, как бы сбрасывая наваждение.

— Цезарь Густаво Родригез, — наваждение приветливо протянуло руку и широко улыбнулось.

— Хулио Луис Мануэль Диего Феликс Мария-Паола Пэрэз, — в ответ произнёс агроном, вяло пожал протянутую ладонь и добавил, — Третий…

Майор посмотрел через плечо посетителя, будто ожидая увидеть кого-то ещё, потом жестом пригласил его войти и плотно прикрыл добротную, дубовую дверь.

Дальше разговор протекал на испанском. Родионов рассказал Хулио о своей дружбе с доктором Эрнесто Че Геварой и с Раулем, братом Команданте Фиделя. Боевая биография майора, началась в Боливийских джунглях и закончилась на площади Революции в Гаване. И хоть язык Родионова был скуп на эпитеты, для ушей мексиканца он звучал серенадой далёкой Родины. Они выпили початую бутылку водки, что хранилась в сейфе рядом с наградным ТТ, потом Хулио сбегал домой и принёс заначку — поллитровку Псковской текилы. Они пили до ночи. Выйдя на улицу они спели «Элъ пъэбло унидо», а затем искурив в две затяжки сигарету, как-то уж очень быстро протрезвевший Родионов, на русском, прямо в ухо Хулио очень тихо сказал:

— Живи здесь амиго, пор фавор, а то уедешь наоборот…

— Грасиас, синьор Родригез! — до агронома медленно доходил смысл сказанных чекистом слов, — мучо грасиас…

— Адиос, комрад Перец!

Они крепко обнялись, пожали руки и неуверенно зашагали в разные стороны. Потом одновременно вернулись и ещё похлопали друг друга ладонями по плечам, а затем уже окончательно, пошатываясь разошлись по домам. У теплицы, где Хулио присел на скамейку полюбоваться звёздным, псковским небом, из кармана его мятого пиджака, выпало потрёпанное письмо, некогда написанное им, своему революционному родственнику. Он подобрал его, поднёс к глазам и быстро перечитал, потом разорвал на множество мелких частей и сильно подбросил в воздух.

Агроном опять пытался выращивать агаву, но больше ничего не получалось, вскоре текилу прекрасно заменила местная, свекольная самогонка.

Когда Хосе исполнилось 14 лет, он поступил в суворовское училище. К тому времени его отец давно уже умер от прогрессирующего цирроза печени, а его мать, начальник участка отделочных работ, Любовь Ивановна Петрова-Перцева, вышла замуж за подполковника госбезопасности, Родионова. Во сне Степан Григорьевич иногда разговаривал. Говорил он на испанском с сильным каталонским прононсом. Любовь Ивановна всё аккуратно записывала и складывала записи в оставшуюся от прежнего мужа коробку из под мексиканских сигар «Миранда». До того, как стать «штукатурщицей», Любочка блестяще закончила Факультет Иностранных Языков Томского Государственного Университета, её специальностью была латинская языковая группа. Сразу после защиты диплома, она отправилась Новосибирск, где прослушала ускоренный курс, младших офицеров КГБ.

Благодаря связям отчима и родству с революционным художником, Хосе всё-таки закончил Суворовское Училище, так до конца и осознав значение слов устав и дисциплина. Получив золотые лейтенантские погоны, руководство Советской Армии нашло подходящее место службы, для новоиспечённого офицера. Лейтенант Хосе Хулиевич Петров-Перец, отправился нести почётную службу в Новороссийский, Ордена Трудового Красного Знамени, Строительный Отряд имени Защитников Малой Земли! Над его койкой в офицерском общежитии, висела аккуратно вырезанная из «Огонька» репродукция фрески далёкого родственника — «Марш человечества к революции будущего».

Над стройплощадкой, как памятник дембелям-строителям, гордо высился восьмитонный башенный кран КБ-403А. В облачную погоду его пятидесятиметровый скрипучий каркас упирался зелёной кабиной в кучерявые тучи, хотя с земли он казался безобидным и добродушным. На стреле крана ветер безответственно трепал красный транспарант: «ДАЕШЬ ПЛАН!» Наглядная агитация особо радовала солдат из Закавказья и Средней Азии! С ноября по март, опасаясь норд-остов, кран разбирали на секции и они сиротливо ржавели под солоноватыми дождями, никогда не замерзающей Цемесской Бухты.

Крановщицей работала девушка по имени Людмила. У девушки были светлые, длинные волосы, красные ногти, губы и глаза, её фотографией в полный рост, была украшена доска почёта треста. Несколько раз в неделю фотография исчезала, но добросовестный фотограф печатал и вставлял его в рамку снова и снова. Девушка участвовала в эротических фантазиях личного состава всего гарнизона. Её боготворили солдаты и прапорщики, но фемина предпочитала только самых смелых. Но был у Людмилы один странный фетиш — высота: «понимаешь военнослужащий, там простора больше» — философствовала девушка, с тоской провожая томным взглядом, журавлиный клин.