Игорь Сапожков: День Жизни

Сопровождающим взвода на объекте ДКМ, [1] ДКМ — Детская Комната Милиции. был лейтенант Перец-Петров. Сияющий, как парадные сапоги генерала кавалерии, он бодро материализовался у вагончика-бытовки:

— Отделение становись! Где командир? — солдаты вяло выстроились в шеренгу, последними подплыли Али и Вали.

— Командир отделения, сержант Гольдберг!

— Гольдберг, доложите почему отделение не работает?

— Ждём бетон, товарищ лейтенант, — отрапортовал Яша Гольдберг.

— А что, без бетона никак? — перешёл на гражданский язык лейтенант.

— Извините, никак, Хосе Хулиевич, — в тон ему ответил сержант.

— Тогда займитесь уборкой участка, развели здесь понимаешь, сиесту… А я пойду звонить в главк!

— Есть заняться уборкой участка!

Лейтенант энергично двинул в сторону прорабского вагончика, оставляя за собой шлейф пыли. Солдаты разошлись по своим делам, последними уплыли Али и Вали.

— Голды-Бек, насвай будешь, да? — спросили они проплывая мимо Гольдберга.

— Нет, пацаны, не буду, — Яша поправил очки и открыл на заложенной странице русско-хинди словарь-разговорник

Жизнь, Хосе Хулиевичу Петрову-Перцу улыбалась, а судьба — баловала! Его папа, Хулио Пэрэз, был дальним родственником мексиканского художника-коммуниста Давида Альфаро Сикейроса, это и помогло ему попасть на учёбу в Московскую Сельско-Хозяйственную Академию. Учился он прилежно, полюбил эту загадочную страну, быстро освоил русский язык. Во время производственной практики он познакомился и без ума влюбился в круглолицую, розовощёкую псковскую штукатурщицу Любу Петрову, на которой вскоре женился.

Поселились молодожёны под Псковом, Хулио устроился работать агрономом в колхоз «Красный Пскович», там у них родился мальчик, как две капли текилы похожий на отца, назвали его просто — Хосе! Сам же Хулио очень тосковал по Мексике, особенно по острову Мухейрос, где как-то рыбачил со своим великим дядей. Рядом с домом где они жили, Хулио построил теплицу, затем неизвестно какими путями, добыл семена голубой агавы и уже через год, Хосе сварил первую псковскую текилу. Из похожего на алоэ кактуса голубой агавы, получилась 30 крупных капель, чистой, как свадебная серенада, жидкости, но и этого хватило. Хватило, что бы вспомнить бродячих мариаччи в ярких чарро и широких сомбреро, виртуозно исполняющих на виуэлаво и гитаронах, мексиканские шлягеры. Вспомнить как приятно размахивать мачете под мягким утреннем солнцем, вырезая сердцевину агавы, а потом любоваться ножками мулатки-Кончиты, так завлекательно танцующей во время фиесты. Ему снились узкие, кривые улочки родного посёлка, жёлтые бродячие собаки греющиеся под солнышком, на булыжной мостовой, вечно сонный, соседский ослик Бурро, работавший на мельнице. И Хулио заболел… Заболел Мексикой! Он принялся учить маленького чико Хосе испанскому, что бы было с кем поболтать, но того интересовала только стрельба из рогатки. Хулио записался в библиотеку, но кроме переводного томика Пабло Неруды, ну и конечно «Дон Кихота» на «великом, могучем», испанских авторов там не было. Тогда он написал письмо дяде Давиду, дядя не ответил! Как раз в это время, он отбывал срок по политической статье, в Лекумббрийской тюрьме.

Хулио загрустил и снова посадил агаву. В этот раз урожай был значительно большим, целый литр первача текилы, Хулио бережно разделил на две бутылки. Первую он пил оба выходных, а в воскресенье вечером, уже лёжа в постели под ароматными, голубыми парами агав, неожиданно предложил штукатурщице эмигрировать в Мексику. Та спросила входит ли Мексика в Варшавский Договор, отвернулась к стенке и больше до самого утра не проронила не слова. Она по-комсомольски стойко, не поддалась на уговоры Хулио выполнить святой, супружеский долг. И уже утром, собираясь на работу, взглянув на спящего с открытым ртом супруга, обросшего за ночь жёсткой чёрной щетиной, прошипела в сердцах: «пьяная мексиканская рожа».

В полдень следующего дня, у калитки дома с визгом затормозила серая «Волга». Два удивительно похожих друг на друга человека с военной выправкой, вежливо пригласили агронома для беседы в УКГБ Псковской Области.

В здании была одна дверь с массивной медной ручкой и десяток маленьких окошек, похожих на пушечные бойницы. Раньше это была церковь, когда Бога запретили, золочённый купол сменил высокий флагшток с красным знаменем.

— Комо еста, комрад Перец? — спросил застывшего в дверях Хулио, хозяин просторного кабинета, майор госбезопасности, Степан Григорьевич Родионов.