Игорь Сапожков - Золотое Дѣло

— Этот фриц и этот планшет сейчас важнее всего на свете, их необходимо как можно скорее доставить к Авдееву.

Они отвязали немца и торопливо двинулись к линии фронта. На выходе из лесопосадки, они оказались открытыми, как на ладони и хотя их скрывала темнота, да и дождь помогал, всё же как только в небе вспыхивала осветительная ракета им приходилось падать и неподвижно лежать, пока она не погаснет. Заболотный развязал Кёлеру руки, чтобы ему легче было бежать, но пригрозил автоматом, пообещав расстрелять в случае побега. Немец с пониманием закивал головой. На самом краю поля, когда до спасительных оврагов оставалось метров пятьдесят, на них напоролся луч прожектора. С немецких позиций открыли шквальный огонь, крупные пулемётные пули быстро вспахали землю вокруг воронки, где они укрылись.

— Они достанут нас миномётами… — уверенно произнёс сержант, — у нас от силы три минуты, — и тут же добавил для Кёлера, показав для пущей убедительности показал три пальца, — драй минутен, фирштейн…

Теперь в их сторону непрерывно светил мощный прожектор, а в небе над ними весело несколько осветительных ракет. Вдруг, с того участка, где остался отряд Антонова, послышалась беспорядочная стрельба, потом разорвались одна за другой две ручные гранаты.

— Это наши их отвлекают, — крикнул Заболотный, — за мной!

Он низко пригнувшись выскочил из воронки, потянув за собой немца. Добежав до края оврага, они покатились вниз по размокшему валу. Следом за ними, по крутому склону оврага, прижимая к груди автомат, скользил Захар. На самом дне Заболотный тихо застонал, пуля попала ему в правый бок чуть выше бедра. Схватив нож, он разрезал намокшую от крови ткань, затем выдернул из сапога портянку, скомкал её и прижал к ране. Свободной рукой он снял с ремня флягу, зубами открутил крышку и сделал два больших глотка, а затем обильно полил рану спиртом.

— Вроде ушли, — проговорил он чуть отдышавшись, протягивая флягу Захару, — будешь? — Захар отказался, тогда Заболотный предложил флягу Кёлеру, — шнапс…

— Больно? — спросил Захар.

— Жжёт немного, а так терпимо…

Захар увидел, как сквозь ткань и пальцы сержанта, начинала сочится кровь. Тем временем Кёлер вернул флягу Заболотному, тот сделал ещё один глоток и слабеющим голосом сказал, глядя Захару в глаза:

— Ах помирать не хочется, я с Финской на фронте, на животе пол Европы прополз…

— Я тебя не брошу…

— Знаю, что не бросишь, только вот что, — он сильно закашлялся, по гримасе исказившей его лицо было видно, как он страдает, — слушай меня внимательно, парень! Сам я не дойду, а ты меня не дотащишь, только хуже сделаешь. Я здесь полежу, ты мне вон тройку досок принеси и плащ-палатку оставь, что бы не на сырой земле… — он опять закашлялся, — и как только сдашь фрица Авдееву, сразу пусть пошлют за мной. Или может ещё по дороге наших встретишь, ориентир не забудь, видишь вон церковь.

Он оглянулся и быстро перекрестился:

— Планшет береги и за майором следи, он вроде тихий, да только хрен его знает…

Кёлер двигался впереди, за ним с автоматом наперевес шёл Захар. Чтобы планшет ему не мешал, он затолкал его под ремень и сдвинул на бок. Дождь прекратился, время от времени в небе появлялся узкий серп луны, свет от которой на короткое время рассеивал страх. Захар был уверен, что они двигаются в правильном направлении, он несколько раз узнавал метки, оставленные разведчиками. Вскоре они добрались до железной дороги, где их ждала дрезина, но у них не хватило сил поставить её на рельсы. Они так и шли всю ночь вдоль железнодорожной насыпи, грязный и еле волокущий ноги майор вермахта Эрик Кёлер, а за ним мальчик, ещё три месяца назад, сидевший за партой в тыловой школе. От непривычки и монотонной ходьбы, на Захара навалилась сонная усталость. Чтобы немного взбодриться, Захар достал из вещмешка четыре завёрнутые в газету, пшеничные галеты, две отдал немцу, две съел сам.

— Была моя очередь дежурить, остальные спали, завернувшись в мягкие, шерстяные одеяла, — глухую тишину ночи, нарушил твёрдый голос. Увидев рядом с собой дедушку, Захар зашагал уверенней. — На фоне звёздного неба, мистически раскачивались мохнатые верблюжьи горбы. Измученные дневным переходом животные, улеглись по кругу, спасая нас от пресмыкающихся, как ни странно, но змеи не переносят запаха верблюжьей шерсти. Мне кажется я начинаю понимать красоту, силу и величие пустыни! Это только на первый взгляд она скучна и однообразна, на самом деле утром она переливается миллионами алмазов, днём зеркалом отражает солнечные лучи, а вечером оживает и провожая за барханы утомлённое солнце, становится оранжевого цвета. Когда она волнуется, то поднимает в воздух тонны песка, когда отдыхает, то дразнит путников волшебными миражами. Она иногда плоская, как арабская лепёшка, иногда волнистая, будто штормовое море, она дышит сухим зноем днём и пробирает холодом до костей, ночью…