Игорь Сапожков - Золотое Дѣло

— Теперь я целые дни проводил в ювелирной лавки Кемаля, на улице Баб-Тума, на которой по его словам, когда-то жил апостол Павел. Лавка состояла из трёх частей — торговая, мастерская и жилая, таким образом хозяина можно было застать в лавке почти в любое время суток. Я ведь рассказывал тебе, как целую неделю ходил к нему перерисовывать его изделия — роскошные браслеты выполненные из золота разных оттенков, восхитительные серьги и кольца, умопомрачительные ожерелья. Драгоценными камнями Кемаль не пользовался, приговаривая что правильно отполированное золото, играет живее любого изумруда. Ему нравились мои зарисовки и эскизы, один из них он даже повесил в рамочку на стену в мастерской. Как-то раз он пригласил меня на ужин, познакомил с женой Марьям и тремя сыновьями. Средний сын Исмаэль, уже несколько дней, страдал какой-то лихорадкой, его знобило, тело зудело и было усыпано волдырями, глаза слезились. Позабыв об ужине я сбегал за братом. Войдя в дом Яша вымыл руки, потом осмотрел мальчика, коротко переговорил с Марьям и достал из саквояжа, с которым никогда не расставался, пузырёк с терпкой на запах мазью. К ночи Исмаэлю полегчало. Ужинали мы поздно и все вместе с Яковом и Ясминой, пили замечательное местное вино, кушали приготовленный матерью хозяина, плов по-Дамасски.

С тех пор мы подружились с Кемалем, теперь я приходил к нему каждый день и часами просиживал в мастерской. Приметив мой интерес, Кемаль постепенно стал стал учить меня своему ремеслу, даже нет, скорее искусству. Он оказался терпеливым учителем и уже через два месяца, я отчеканил свой первый браслет. Я сделал его из трёхцветного золота в виде саламандры, свернувшейся кольцом, а вместо глаз, вставил платиновые шарики. Позже я узнал, что этот браслет купил Яша и подарил его Ясмине.

Мы стали работать вместе, первое время Кемаль помогал мне, присматривал особенно за полировкой, но со временем я стал управляться самостоятельно. У меня действительно хорошо получалось и вскоре Марьям, продала одно из моих изделий — брошь в форме цветка камелии. Вечером, того же дня мы с Кемалем отпраздновали это событие. Закрыв мастерскую пораньше мы отправились в бани, где провели остаток дня за душевной беседой, крепким, душистым чаем и персидским кальяном.

Однажды в лавку вошёл европеец в мятом светлом костюме и сдвинутой на затылок соломенной шляпе с круглыми полями. Он поставил в угол трость с костяным набалдашником, тщательно промокнул шею не очень свежим платком и достал из жилетного кармана большие, серебряные часы на цепочке. Все три стрелки часов равнодушно стояли, не обращая внимания на взволнованного хозяина, который объяснил нам на слабеньком фарси, что завтра вечером покидает Дамаск и для него очень важно, чтобы часы шли, причём точно по Гринвичу. Аккуратно вскрыв обе задних крышки, мы увидели фантастическую конструкцию, состоящую причудливых шестерёнок и затейливых пружинок, покоящуюся на полированных, рубиновых камнях-подставках Обменявшись со мной быстрым взглядом, Кемаль попросил посетителя оставить часы и вернуться завтра в это же время. Как только за ним закрылась дверь, мы забросили всю текущую работу и принялись разбираться в механизме. Той ночью мы сожгли две дюжины свечей, выпили кувшин крепчайшего арабского кофе и ни на минуту не сомкнули глаз, механизм был разобран и собран несколько раз. Причиной его остановки стал треснутый маятник. Сперва мы попытались его починить, но он был сделан из неизвестного нам сплава и нам это не удалось. Тогда Кемаль вырезал новый маятник взамен треснувшего старого, а я отполировал его и установил на место. На утро часы весело тикали, отсчитывая секунды, отмеряя минуты, отбивая часы…

За работой дни пролетали за днями быстро и незаметно, как песок сквозь пальцы. Вскоре я почувствовал, что стесняю Якова и Ясмину и хотя они в один голос меня отговаривали, стал подыскивать себе отдельное жильё. Я попросил Кемаля помочь мне в поисках и он не раздумывая пригласил меня к себе. На следующий день, я перенёс свои вещи, они уместились в матерчатый, заплечный мешок…

Они приехали в Москву 24 июня 1945 года. С неба лил сплошной дождь. Столица встретила их усами, трубкой, белым кителем и лукавой улыбкой с гигантского портрета, украшавшего арку Белорусского Вокзала. На перронах было на удивление пусто. Не было обычной вокзальной суеты и толкотни, шума и гама приезжих, радостных возгласов встречающих. Не было и обязательного духового оркестра, только звонкие динамики на столбах, перекрикивая друг друга, славили Генералиссимуса радостной песней: