Освальдо Сориано - Ни горя, ни забвенья... (No habra mas penas ni olvido)

— Ты, Игнасио, испакостил мне сегодня весь день. Лучше начинай-ка молиться.

Велосипед, выехав на асфальт, накренился в сторону, вильнул, но все же выровнялся и покатил прямо. Хуану очень хотелось прибавить скорости, Однако сил не хватало. В полквартале от площади он услышал взрыв. Подняв голову и увидев охваченные пламенем дома, он подумал, что теперь вряд ли пригодятся динамитные шашки.

На площади он моментально соскочил с велосипеда, поставил его у первого попавшегося дерева и направился к вазонам с мальвами. Дорогу ему преградил неизвестно откуда появившийся муниципальный рабочий. Тотчас подошли и другие рабочие.

Хуан отцепил от пояса сверток. Передавая его тому, который подошел первым, предупредил:

— Товарищ, это динамит!

— Динамит! — закричал рабочий со скуластым индейским лицом. — Вот его и сунем гориллам в мундирах.

Хуан присел под деревом с густой кроной, через которую едва пробивались отдельные капли дождя. Невысокого роста полный мужчина, подойдя к нему, протянул бутылку с вином. Хуан отпил глоток. Прислонился к дереву и уснул.

Полицейский комиссар Льянос чувствовал себя отвратительно. Больше всего донимал какой-то зуд в волосах, заставлявший поминутно чесаться затылком о стену. Ему даже подумалось, что люди, затолкавшие его в угол, преднамеренно выбрали место между двумя перегородками, чтобы можно было о них головой потереться.

Попытки развязаться оказались тщетными. Не удавалось пошевелить ни рукой, ни ногой. И хотя платок, которым были завязаны глаза, закрывал и уши, он все же расслышал шаги по деревянной лестнице и скрип открывающейся двери.

Неизвестный подошел ближе и опустил что-то тяжелое, как показалось Льяносу, на стол.

— Как дела, комиссар? — прозвучал голос пришедшего.

— Более или менее, — с трудом отаетил Льянос. Острый зуд опять дал о себе знать.

— Выпьете со мной каньиты? [11] Уменьшительное от слова «канья» — спиртное из сока сахарного тростника.

— С удовольствием, — ответил Льянос. — Только компании мне и не хватало.

Топот приблизился, и комиссар почувствовал прикосновение чьих-то костлявых и жестких рук. С глаз ему сорвали повязку. Помещение было погружено в полумрак. Едва освещалось керосиновым фонарем, от фитиля которого вздымалась струйка черной копоти. Поморгав, Льянос пригляделся. Наклонив голову, чтобы опять почесать, он посмотрел на стоявшего перед ним человека.

— Зудит у меня.

Перед ним стоял высокий грузный мужчина в черной кожаной куртке и сильно измятых коричневых брюках. Лицо закрывал женский чулок с двумя отверстиями для глаз. По куртке скатывались дождевые капли. А когда вошедший тряхнул головой, несколько капель упало и на комиссара.

— Все еще льет? — спросил Льянос.

— Как из ведра.

Осмотрев внимательнее своего собеседника, Льянос решил выяснить:

— Вы отсюда?

Вместо ответа человек произнес:

— Выпьете со мной?

— Конечно.

Мужчина подошел к столу, вынул из сумки бутылку, откупорил и, отпив глоток, протянул комиссару:

— Придется поить как из соски.

— А развязать меня нельзя?

— Нет.

Льянос открыл рот. Человек нагнулся и всунул горлышко бутылки между зубами комиссара. Тот, не успев сделать и двух глотков, стал захлебываться.

— Извините, — сказал неизвестный, — чересчур наклонил.

— Сколько меня в таком положении продержите?

— До семи. Если не получу другого приказа, после семи расстреляю.

Вздрогнув от неожиданности, Льянос произнес:

— Не забывайтесь. Кто приказал?

— Ребята. Они сказали — до семи. Если никто не появится с другим приказом.

— Что за чертовщина, — возмутился комиссар, — А сколько вас?

— А вы, полицейский начальник, разве не знаете, что такое полиция?

— Что я знаю?.. — протянул Льянос, потершись об стенку. — Ничего я не знаю. — Он попытался сменить положение. — Больно, доска давит.

— Комиссар.

— Что?

— Руки я вам развяжу. Только руки, чтобы голову чесать мог. Не подведете меня? Нет?

— Вашу мать… Да я тебя, парень, по гроб жизни не забуду.

— Не думайте, что я слюнтяй. Карабин при мне.

— Да нет же, не заводись, дружище.

Льянос вытянул развязанные руки, размял омертвевшие пальцы, разжимая и сжимая их в кулак, протер глаза.

— Ну вот, теперь другое дело! Дай бутылку!

Тот протянул ее. После двух больших глотков Льянос с глубоким вздохом обернулся, взглянул на человека, наполовину освещенного слабым светом.

— Сколько тебе лет?