Анатолий Тоболяк - Во все тяжкие…

А сочинялось и писалось па удивление легко, особенно в дождливую погоду. Рукопись молодела и крепла, точно окропленная живой водой, о чем я сообщил Наташе, когда мне удалось дозвониться ей. Она отвечала, что рада за меня. Так и должно быть! ВОТ ЧТО ЗНАЧИТ ОСВОБОДИТЬСЯ ОТ ЕЕ ПРИСУТСТВИЯ!

— Не глупи, Наташа. Только о тебе и думаю поминутно, — сказал я.

Она невесело рассмеялась — не поверила. КАКАЯ ПРОНИЦАТЕЛЬНАЯ!

— В субботу у Сережи свадьба, — услышал я после короткого молчания. — Ты не сможешь, конечно, приехать?

— Увы, нет. Да и зачем я там нужен? Передай мои поздравления молодым. Подари им что-нибудь от моего имени, хорошо?

— Хорошо, — скупо ответила она.

Напоследок я спросил, слышно ли что-нибудь об Автономове. Наташа не смогла мне сообщить ничего нового.

Впрочем, через несколько дней, а именно в субботу, когда я сидел над своими листами, перемарывая их и перебеливая, раздался сильный стук в дверь. Затем она широко распахнулась. На пороге стоял сам коммерческий директор, незваный и нежданный. ЯВЛЕНИЕ ХРИСТА НАРОДУ!

— Принимаешь гостей? — спросил он с порога.

Я смотрел на него промаргиваясь.

— Ты ли это, Костя?

— Я. Я!

— Ну, тебя не могу не принять, — встал я со стула и пошел ему навстречу. Мы обнялись, похлопывая друг друга по спинам.

На Автономове были светлая распахнутая ветровка, голубая рубашка, потертые джинсы. На плече висела большая сумка. Его лицо, желтоватое какое-то, точно прокуренное или, верней, подернутое паутиной усталости, мне сразу не понравилось.

— Творишь? — спросил он, входя в комнату и снимая сумку с плеча.

— Пишу-с.

— Ясно! Можешь убрать свою писанину в ящик. Освобождаю тебя сегодня от работы, — распорядился он. Наклонился, расстегнул «молнию» на сумке и тут же принялся выгружать на журнальный столик ее содержимое. Перво-наперво появились две бутылки коньяка, затем три упаковки американских сосисок, палка сервелата, изрядный кусок сыра, банка печени минтая, буханка хлеба, два лимона, две бутылки минеральной воды и в завершение четыре пачки «Кэмела».

— Вот так, — удовлетворенно резюмировал он, опустошив сумку. — Подкормить тебя надо, бедолагу.

— И подпоить?

— И подпоить. — Он стащил с себя ветровку и бросил ее на тахту.

— А мой священный творческий процесс тебе, разумеется, до лампочки?

— Ничего. Передышка на пользу. Мне тоже.

— А где Милена? За дверью стоит? Позови ее, — сказал я и получил в ответ неулыбчивый взгляд.

— Не издевайся, Анатоль, — устало проговорил Автономов. — Кажется, ясно, что я один прибыл. — И повалился в кресло, предоставив мне право накрывать на стол.

Таким образом, процесс был насильственно нарушен, а можно сказать, грубо осквернен. Я сделал, правда, попытку отказаться от коньяка, этого злостного врага всякого творчества, но куда там! Гость и слушать меня не пожелал. Он не для того трясся чуть не сто километров в автобусе, чтобы пьянствовать тут в одиночку.

— Наливай, Анатоль, не выкобепивайся! — поторопил он. Ему не сиделось, и ему не терпелось.

— Ну, Бог тебе судья, Костя, — старчески вздохнул я, мысленно прощаясь на время со своей рукописью.

— Ладно, ладно! — отрывисто отвечал он. ЖЕЛТЫЙ, УСТАЛЫЙ, ЖЕЛЧНЫЙ, НЕТИПИЧНЫЙ И НЕПРИВЫЧНЫЙ АВТОНОМОВ.

— Наливай по новой! — отрывисто распорядился он через минуту, прожевав ломтик лимона.

— Дай хоть закусить. Куда гонишь коней?

— Мне надо вздернуться. Непонятно?

— Пил вчера, что ли?

— Нет, не пил. Но практически не спал.

— Тем более поберегись, — предостерег я.

— Еще будешь меня учить!

— Ну, пей один в таком разе. А я пропущу.

— Нет, только вдвоем. Ты мне друг или кто? — отвратительно банально спросил он.

— Слушай, Костя, какого хрена… — рассердился я, но он тут же перебил:

— Еще раз объяснять надо? Сказал, кажется, что мне нужно вздернуться, взбодриться. Я мог это сделать в городе. А я хочу с тобой. Для того и приехал. Давай, давай!

— Ладно, друг, давай.

— Вот так-то будет по-дружески. Будь здоров.

— Будь здоров, друг Костя.

Такое быстрое начало означало скорый конец.

Но Автономов, странное дело, не пьянел. Сочинитель уже ощутимо поплыл после третьей дозы, растренированный долгим воздержанием, а его дружище, напротив, вроде бы окреп духом и телом. Его изможденное лицо заметно посвежело. Глаза поголубели. Он расслабился, развалился в кресле и благодушно откровенничал. Например, так:

— Я соскучился по тебе, Анатоль, честное слово. Мне тебя будет очень недоставать, если ты вдруг пи с того ни с сего отдашь концы. Честно тебе говорю.