Анатолий Тоболяк - Во все тяжкие…

— За горло берешь, Аполлоша? — нехорошо развеселился он. Я поспешно положил руку ему на плечо, предчувствуя половодье чувств.

— Войдите в мое положение, Константин Павлович.

— Не дашь, выходит, отсрочки?

— Не могу.

— Не помилуешь, значит?

— Рад бы, но…

— Вот ты какой оказался на поверку!

— Какой, батя?

— Не смей называть меня батей отныне и вовек!

— Ваша воля, — вяло усмехнулся молодчик.

— Говнюком ты оказался, мазилка! — посерел Автономов от гнева.

— Поосторожней! Злоупотребляете своим статусом тестя.

— А что, врезать мне можешь? Можешь, мазилка? Слышь, Анатоль, — взглянул он на меня, губы его прыгали, — как они спелись, он и Зинка! Ты уж, поди, Аполлоша, видел себя за рулем моей «тойотки»? Скажи честно.

— Бредите, Константин Павлович, — как-то брезгливо отверг это предположение неземной красавец.

— Заплати ему, Костя, — сказал я.

— Заплачу, Анатоль, как не заплатить, сейчас заплачу, — дрожал Авто помов под моей рукой. — Сейчас, мазилка, получишь свои сраные лимоны. — Он выхватил из пиджака, надетого во второй свой заход домой, толстый бумажник. — В долларах не побрезгуешь, а?

— Предпочитаю в долларах, — ответил Аполлон усмехнувшись.

— И сколько же это будет? По какому курсу будем рассчитываться, зятек?

— Пятьсот пятьдесят будет в самый раз, — хладнокровно сказал Аполлон.

— Ишь какой математик! Ну-ка, Анатоль, прикинь, точно ли он посчитал. Ему меня наказать, что палец обосрать. Ты, красавчик, сознайся, чего уж, что кинул меня на миллиончик, а то и поболе. Так ведь?

— Драки хотите, Константин Павлович?

— На! На! И сгинь с глаз!

— Зря вы так. Не умеете проигрывать достойно. — Аполлон принял

зеленые купюры.

— Отныне и вовеки не желаю тебя видеть! — заорал Автономов так

громко, что головы от бара повернулись к нам.

— А я думаю, что успокоитесь и извинения принесете.

— Хрена! Не дождешься!

— Хулиган вы все-таки, батя.

— Изыди, говнюк!

Я тут же втиснулся между ними, раскинув руки, сдерживая рвущегося Автономова и оберегая его от взбешенного на этот раз Аполлона.

— БРЭК! БРЭК!

С этим словечком из боксерского лексикона к нам подоспел черноволосый, кудрявый, как ребенок, кругленький пузан в серебристом костюме — тот, кого называли Четверговым.

Аполлон круто развернулся и вышел из зала, хлопнув дверью. Пузан Четвергов проследил за ним взглядом и, весело скалясь золотыми зубами, поинтересовался у Автономова:

— Что такое, дражайший? — Он так и сказал: «дражайший», и я выпучил на него глаза, как если бы он вдруг сказал: «Что такое, милостивый государь?» — на полном серьезе: — Что такое, дражайший? Что вы не поделили со своим родственником?

Мало того, что он употребил редкое словцо. Из кармашка его серебристого пиджака торчала толстенная сигара, а в галстуке, привольно спадающем на брюшко, безумно сверкала заколка с безумным бриллиантом. Это тоже крайне поразило меня, как нечто ирреальное.

Автономов тяжело дышал. К серому лицу медленно приливала кровь, глаза голубели.

— Наше дело! — буркнул он, вытаскивая сигареты.

— Ваше, конечно, кто же спорит, дражайший. Но у нас здесь не принято публично скандалить. У нас здесь строгий моральный кодекс. Я полагал, что у вас с Аполлоном прекрасные отношения. А то зачем бы ему вчера выступать вашим гарантом? Да и сегодня он меня ободрял, спасибо ему. Вы опоздали больше чем на полчаса.

— Но я все-таки пришел, милейший, — грубо отпарировал Автономов. Он закурил, а Четвергов спрятал золотые зубы, став серьезным. У него был огромный лоб под курчавой шевелюрой, лоб без единой морщинки, и никак нельзя было понять, сколько ему лет.

— Изволите рассчитаться? — спросил он в своей жуткой манере то ли светского льва, то ли официанта, то ли пахана, выпущенного на волю.

— Изволю, — отвечал Автономов. — Пойдемте выпьем чего-нибудь.

— Сначала расчет, дражайший, а потом я вас угощу чем пожелаете.

— Слушайте, вы… как вас… Четвергов, что за хамские штучки! — мгновенно вспылил Автономов. — Говорю, заплачу — значит заплачу. И нижайше прошу: кончайте с этим «дражайшим». Вот писатель перед вами, я вижу, что его коробит. Да и меня тоже.

— Ну это как вам будет угодно, — опять оскалился в золотой улыбке этот несусветный пузан. — Расчет, — жестко сказал он.

— А, мать вашу так! Жучки вы все тут, как я погляжу! — взбесился Автономов.

— Полегче, дражайший, полегче! Без оскорбительных определений во избежание неприятностей. А писатель… вы в самом деле писатель? Очень рад. Играете? — спросил он меня, глядя в упор жгучими черными глазами.