Анатолий Тоболяк - Во все тяжкие…

Автономов, похоже, блаженствовал. Улыбка не сходила с его щетинистого, худого лица. Он толкал меня локтем в бок: видишь, мол, Анатоль, слышишь, мол, как люди меня уважают? А я шептал ему: «Поберегись, Костя. Пропусти стопку», — но он не остерегался и не пропускал. И вскоре уже, поражая меня, рассказывал во всеуслышание: «Была у меня, ребята, бабешка, ух бабешка! Вот Анатоль знает, не даст соврать. Миленой звали. Миленой Самсоновной, ха-ха! Не дергай меня, Анатоль, дай рассказать мужикам», — по его уже мало кто слушал. У каждого была в запасе своя собственная история. У кого рыбацкая. У кого любовная. У кого семейная.

Окрестная тайга и потемневшее море внимали несвязным речам.

— МУЖИКИ ЗАЧАСТУЮ БЫВАЮТ БОЛТЛИВЕЙ БАБ, — высказал я свои наблюдения Автономову. Он энергично затряс головой, не соглашаясь.

Скажешь, Анатоль! Бабы пустомели, а у нас беседа ужас какая содержательная.

— Да уж! Вот слушай мое содержательное предложение. Поезжай в воскресенье с ними в город. Я дам ключ, можешь переночевать у меня. А я останусь и покараулю. Замещу тебя на пару дней. Как идея?

— Анатолий, ты всерьез? — качнулся ко мне Автономов.

— А почему нет? Покараулю. А ты поезжай, поезжай. А я покараулю. Мне некуда спешить.

— Анатоль, ты друг! — полез целоваться Автономов, но я его пьяного и щетинистого отстранил. «Брось брежневские штучки, Костя!»

— А ты не спалишь мое хозяйство? — засомневался он.

— Не спалю, небось.

— А собачек моих любимых будешь кормить?

Небось, буду.

— Я тебе ружо оставлю, Анатоль. Но ты зазря по людям не пали. И по зверям тоже.

Я миролюбивый, мог бы знать.

— Это ты хорошо придумал, Анатоль. Здорово придумал. Я тебе за это из города торт привезу.

— Ты, главное, не загуляй там.

— Еще чего! Я на своей машинёхе, глядишь, вернусь. Как белый человек, — возрадовался и развеселился Автономов.

Утром компания активно похмелялась. Братченко со товарищи и вторая группа запаслись, как я понял, горячительными напитками капитально. Сразу после завтрака намечалась, как я понял, опасная и хищническая акция под девизом ИКРА. Автономов, бывший рыбовод, уговаривал гостей воздержаться, опять напомнил об угрозе рыбнадзора и многомиллионных штрафах… но уже острое и жадное нетерпение охватило горожан.

— Не боись, Павлыч, за нас! Мы за себя сумеем постоять, — отвечал храбрый военачальник Алексей Петрович.

— Ну что ж, ну тогда как знаете, ребята, — разводил руками бесправный сторож. — А я баньку истоплю. Анатоль, ты остаешься?

— Я на море. Подальше от вас и водяры.

— Ну, правильно. Отдыхай. Сегодня штиль, солнышко — хорошо. Лодку резиновую возьми, если хочешь.

— А есть? Возьму.

Далеко не заплывай. Там течение отбивное.

— Ладно, не боись, Павлыч, — отвечал я подобно военачальнику.

Под вечер в воскресенье я остался на станции один. Да, один, не считая четырех щенков и их родительницы. И странное чувство абсолютной свободы охватило меня — точно сильный озноб пронизал душу и тело. ТАЙГА. МОРЕ. НЕБО. Я существовал в этих трех ипостасях. Один-одинешенек я стоял на обрыве — на обрыве своей жизни, если говорить возвышенно, — и был я независим от прежнего своего житья-бытья. Мы, пенсионеры, много думаем о смерти, свыкаемся с ней, как с неразлучной тенью, — и вот эта попутчица вдруг бесследно и бесшумно исчезла, как ее и не бывало. Я задышал новорожденно. Я издал молодой, радостный, нечленораздельный вопль, напугав юных песиков и их маму. Затем я с радостным рвением взялся за хозяйственные дела. В подсобке на складе я обнаружил початую железную бочку с известью, банки с краской и старые кисти — как раз то, что требовалось, чтобы преобразить автономовекий зачумленный дом. Он приедет, войдет и пораженно воскликнет: «Японский бог, Анатоль! Что я вижу!» — А я заору: «Ботинки снимай! У нас в грязном не ходят!» — да, так и будет.

Знаменитый ремонт в моей квартире был изначально подневолен; здесь же я белил, и красил, и наводил порядок в книгах с истинным вдохновением. Это был творческий акт.

Две ночи я провел в спальнике под открытым небом. Собачки пристраивались рядом и грели бока. Небо было ясное и звездное, нестареющее — то же самое, что в детстве и юности, лишь с приметами современности — движущимися светляками спутников. Какое божественное, гениальное произведение это небо, эти звезды! Какие богатые владения там открываются для бессмертной души! Невозможно уснуть, но если уснешь, то возможно не проснуться…