Анатолий Тоболяк: Во все тяжкие…

— Какие новости, Костя, — закурил я. — Нет никаких новостей. Впрочем, стоп. Есть.

— Ну вот видишь! — обрадовался он, тоже задымив. — А говоришь, нет. Есть же! Мне все интересно, любая мелочь, — ерзал он на лавочке.

— Это не мелочь. Звонила позавчера… ну да, позавчера под вечер… Раиса, представь, Юрьевна.

— Ого! Надо же! Жена моя бывшая?

— Ты с ней еще не развелся.

— А все равно отрезанный ломоть! Я уж чтой-то позабыл, как она выглядит. Как она выглядит, Анатоль?

— По телефону, знаешь, не разглядел.

— А! Ну да, по телефону. Ну-ну. Позвонила. И что сказала? — жаждал новостей и перебивал меня Автономов.

— Машина твоя нашлась, вот что, — сказал я.

— БЫТЬ ТОГО НЕ МОЖЕТ! — вскричал Автономов.

— Раисе нет смысла врать. Ей позвонили из милиции. Она позвонила мне. Хотела знать, как тебя можно отыскать. Я твои координаты утаил.

— Правильно!

— Ну вот. А знаешь, кто организатор грабежа?

— Кто?

— Твой партнер по бильярду.

— Какой? Неужто тот лысый, Четвергов? Не может быть! Что ты!

— Да не он! Молодой такой. Красавчик писаный. Ну, напряги свои извилины. Совсем думать разучился.

— Аполлошка! — ахнул Автономов.

— Вот-вот. Он самый, — подтвердил я с неизъяснимым каким-то удовольствием.

— Вот это да-а!

— Хороший у тебя был зятек! Как ты его обхаживал, расхваливал!

— Да-а, дал я промашку с Аполлошкой.

«Не только с ним!» — хотел я сказать, но удержался.

— Словом, милиция ждет тебя в гости, Костя.

Он нахмурился. Он покорябал ногтями заросшую щетиной щеку. Он в раздумье пожевал губами.

— Так-то оно так, — заговорил. — Машипёху, конечно, надо вызволять. Машипеха вещь хорошая. ТОЛЬКО КАК Я ЭТО ВСЕ ОСТАВЛЮ? — широко повел он рукой, охватив небо, море и землю. — Народ тут всякий шастает. Без присмотра нельзя.

— Ну, за пару дней ничего, наверно, не случится.

— Как знать, Анатоль. Время сейчас такое… грабительское, сам знаешь. Ну, ладно. Потолкую с Братченко. Он как-никак мой начальник.

Я встал:

— Пойду, Костя. Зуд у меня.

— Погоди, погоди! Ты не все рассказал. Ты… эту самую… встречал? — спросил он в затруднении.

— Милену? Нет. И книги твои еще не вывез.

— Что ж ты так?

— Недосуг, Костя. Работал. Добивал повестуху.

— Добил?

— Добил. Сдал.

— Молодец, писака. А звонил ей?

— С какой стати?

— А она тебе?

— С какой стати, черт возьми?!

— Кто вас знает, — смутно пробормотал Автономов. — А с Натали как? Помирились? — задел он мое больное место. И сразу вроде бы померкло море, помрачнел день. Я СТАРАЛСЯ ЗАБЫТЬ, А ОН НАПОМНИЛ.

— Нет, не помирились, Костя. Наоборот, полный развод. Как у тебя, — ответил я тяжело.

Вечером разговор стал нечленораздельным. Собственно говоря, и рыбалка моя получилась какой-то бестолковой, косноязычной. Местная речка в устье была забита нерестовой горбушей, и, сколько я ни поднимался против течения, ничего не менялось: тот же неумолчный плеск, те же темные, плотные ряды рыбин, неумолимо идущих вверх, вверх, бок о бок, впритирку друг к другу, как демонстранты в дурноте и беспамятстве. Добыть кунджу, или мальмочку, или гольца не представлялось возможным, ибо не было в реке свободного пространства, чтобы забросить удочку, не зацепив при этом крючком морскую пришелицу. (Автономов предупреждал, а я не поверил.) Надо было подниматься еще выше, где стройные ряды горбуши, возможно, редели, но в раздражении я спустился на морской берег, где сменил удочку на спиннинг.

Приезжий люд ловил в отдалении в заливчике крабиков и креветок; я же довольствовался окунями-терпугами и страшноватыми головастыми бычками… И я рассуждал вслух на пустом берегу перед пустынным морем:

— Вот какая дилемма, Наталья Георгиевна: возвратиться в воскресенье в город или остаться тут и покараулить вместо Константина Павловича? Я так думаю: в городе мне делать нечего. Повестуху свою я сдал в издательство. Пенсию за этот месяц получил. Ого, какой удар! Это не иначе терпуг взял, Наталья Георгиевна. Ого, как сопротивляется! Вот он, красавчик! Продолжим далее. Что посоветуете, Наталья Георгиевна? Как быть? — громко разговаривал я.

А к вечеру собралась вся честная компания. Расположились не в доме, а на зеленой поляне в стороне от станции. Автономов угощал свежей горбушевой ухой, но она, кажется, уже поднадоела едокам, они предпочитали сваренных в ведрах на костре крабиков-«колючек» и креветок, и городскую снедь. «Каторжанка», «Монерон», «Мономах» лились в разнокалиберную посуду, как и днем. Автономов котировался в компании. «Хороший ты мужик, Павлыч», — говорили ему. «За тебя выпьем, Павлыч», — говорили ему. «Тебе сюда бабу надо, Павлыч, на зиму», — советовали ему. «Хорошая у тебя, Павлыч, работенка», — завидовали ему. «Будь здоров, Павлыч!» — чокались с ним.