Анатолий Тоболяк: Во все тяжкие…

Потянулись большие пустоши горсельника; затем строевой лес; затем щуплый и невзрачный; затем дремучая бестолочь валежника; затем грибные поляны; мелькнула между стволов синева… Мы выкатили на большую площадку. Здесь, на краю скального обрыва, откуда открывалось во всю ширь море, прилепились три, нет, четыре домика.

Вот оно, место обитания Автономова!

Первыми встретили собаки. Их было по меньшей мере пять, но лишь одна взрослая: беспородные шавки, коротконогие, клочковатые, с дурью на мордах. Маленькие уродцы, о которых даже враль Ноздрев не осмелился бы сказать, что у них бочковатость ребер уму непостижимая, а лапа вся в комке. Они лаяли весело и вразнобой, обступив нас. Ну и охраннички у Автономова!

Затем появился сам хозяин. Он вышел из домика с половником в руках, в спортивном трико, голубой майке, на ногах были короткие резиновые сапожки.

— Ба! — закричал он, как радушный помещик, раскидывая руки. — Кто к нам пожаловал! Гости дорогие! Кыш! Молчать! — прикрикнул он на нечистое собачье отродье. — Анатоль, и ты тут!

Он горячо потряс всем приезжим руки, а меня обнял и похлопал по спине. — Рад, рад. Удостоил посещением. Спасибо.

— А уж как я рад, Костя. Аж мороз по коже.

— Ври больше, писака! Ну что, ребята? — обвел он всех голубым веселым взглядом. — Удачно приехали. Гостей пока нет. Можете один домик занимать. Надолго прибыли?

— До воскресного вечера, Павлыч, как в прошлый раз, если не прогонишь, — отвечал за всех румяный здоровяк Братченко.

— Молчать, кому я сказал! Не прогоню, Егорушка, не прогоню! Располагайтесь. Ушицы свежей похлебаем, только что сварил. Как чуял, что прибудете.

— Покури, Павлыч, нашенских. «Беломор» тебе, наверно, надоел, — протянул ему Братченко пачку «Кэмела». Автономов не отказался, взял. И все задымили разом, обступив сторожа. — Как с рыбехой, Павлыч?

— Да как! — отвечал Автономов, собирая морщины на лбу. — Горбуша по-черному прет. Всю разнорыбицу, считай, вытеснила. За мальмой, за кунжишкой надо выше подниматься. А крабиков полно, ребята, по отливу. И креветки пропасть. Словом, без добычи не будете. Но разумно, ребята, разумно. Рыбнадзор по выходным шастает, глядите в оба.

— Рыбнадзору нальем. Это не проблема, — густо захохотал Братченко. И все засмеялись и заулыбались, словно услышали невесть какую остроту.

— Ну, давайте, ребята, в тот домик. А ты, Анатоль, у меня будешь жить. Я тебе тепличные условия создам, а то ты к походным не привык.

— Обижаешь, Костя.

— Давай, давай! Где твой рюкзачок, снасти? Или ты, может, с пишущей машинкой приехал?

— Еще сильней обижаешь, — улыбался я.

Такой Автономов мне нравился, хотя глаза его блестели как-то диковато, а лицо заросло многодневной щетиной. Морщин на лбу прибавилось, волосы поредели, а седина в них стала заметней. Я потянул носом, проверяя Автономова на запах, но ничего не учуял, да и немудрено, нюх мой был испорчен принятой в дороге водкой и пивом…

— Это, значит, и есть твои владения? — оглядел я открытую, лишенную леса площадку с остатками пней, железяками, пустыми бочками…

— Во-он до того леса все мое! — повел Автономов рукой, опять напомнив мне помещика Ноздрева. — И во-он до того горизонта! — обвел он рукой открытое море.

— Богато живешь, Костя.

— Не жалуюсь, Анатоль.

— А где ты таких волкодавов набрал? — поинтересовался я, присаживаясь на корточки и почесывая одного из маленьких уродцев, который сразу упал на спину вверх лапами.

— А это мне в наследство осталось. Большая — это мама.

— А папа где?

— Папы нет. Папа был варяг городской. Сделал свое дело и отбыл восвояси. Хорошие ребятишки, только жрут много. Ничего! Я их к рыбе приучил. Лопают за милую душу.

— А скажи, Костя…

— Все вопросы потом, Анатоль, ладно? Давай твой рюкзак.

— Сам донесу.

— Мать-перемать, так ты и впрямь при снастях! Неужто думаешь, что у тебя будет время рыбачить? — залился смехом щетинистый Автономов.

Я воспринял его слова как шутку — и напрасно. Уже через полчаса пришлось задуматься: а попаду ли я действительно на море или реку? Ибо компания, потеряв одного человека (уехал на своем «ниссане» в город франтоватый шофер), плотно и основательно уселась за стол в доме Автономова. Хозяин выставил огромную кастрюлю горбушевой ухи, привычно сервировал стол алюминиевыми мисками и ложками. Появились и городские припасы, которые мы привезли, и, разумеется, огненная жидкость разных местных марок — «Каторжанка», «Монерон», «Мономах». Прозвучал тост «за Павлыча нашего дорогого» — к нему потянулись руки со стаканами и стаканчиками. «Спасибо, ребята, спасибо», — смущенно, но и явно польщенно говорил Автономов, чокаясь со всеми по очереди, и было очевидно, что обряд этот им хорошо освоен. Я пил осторожно, Автономов же не пропускал ни одной рюмки. «Так-то ты завязал, Костя». Голоса окрепли. Лица разгорячились. Зазвучали рыбацкие байки. Раздался хохот. Густел табачный дым.