Артур Филлипс - Прага

Скудный багаж уложен с радующей глаз симметрией и ровностью, будто это игрушечные чемоданы, сделанные специально по форме верхней багажной ниши в игрушечном поезде. Джон сидит у открытого окна и смотрит на перрон, и самое это слово благоухает возможностями и вероятностями.

Вокзальный перрон, где приезды и отъезды меняют все и… Кто может явиться проводить меня? О… И все-таки что-то в этом волнующее… Гигантская отмычка будет замечательной темой дгтя разговора, если там не пользуются такими же. На улицах, мощеных булыжником, в компании, или головой на подушке, лицом к лицу с той, что… Не она ли это идет, может, она узнала, смягчилась, нашла меня — да, волосы такие же, похожие. Посмотри, это ключ от моего… Перрон. Будто начало какого-то фильма: молодой человек на станции, готовый ехать в неизвестность, в чужие края, в нужный момент покинув…

Поезд трогается, и Джоново сердце вместе с ним. Сердце по рельсам устремляется на километры вперед, много быстрее поезда, через границы, к новым жизням, почти достигает цели, но, будто на резинке, скачком возвращается. Кончается станционная кровля, и здания, что стоят вдоль пути, как дворцы по берегам канала, плывут мимо, ускоряясь неровными толчками. Сквозь туман первого майского дня он оставляет город позади; обращаясь к тому, что впереди, — а не к тому, что покидает, — готовый встретить что угодно и кого угодно.

Зеленые поля и редкие заводы, фермы, домики, распотрошенный бок холма (зеленая глазурь на сером бисквите) с неподвижными экскаваторами и брошенными грузовиками, танец волшебной соблазнительницы в исполнении провисающих черных линий за окном.

Бедный старик, произведение искусства, жизнь как произведение… Не забывай, это все игра, и побеждает тот, кто умеет отличить серьезное от несерьезного. В конце концов, сейчас ни войны, ни тирании, ни бедности, ни пыток, ни нацистов, ни советских. В конце концов, это и впрямь не смертельно, всего лишь расстройство пищеварения, больше не есть некоторых продуктов, ну, он правда стал мультимиллионером, я же понимаю. Надо только не забывать, где серьезное, а где… Все, что произошло, на самом деле не… Просто оно…

Пригороды — хуже всего. Четыре часа сидишь в одной позе, ничего — восхитительно — не чувствуя. Свободен от прошлого и будущего, паришь в околоплодной вероятности, по вот начинаются пригороды, и последние двадцать минут растягиваются в вечность, разбухают до необъятности, безжалостно оттягивая твое все более неотложное прибытие.

Здесь, в конце этой дороги, начнется жизнь. Я сойду на перрон. Но там уже по-настоящему будет Европа, не задетая войной; никакого реконструированного «старого города» на потребу обманывающих себя туристов. Честность во всем. И эта честность привлекает другой тип. Там я найду людей, которые… В Будапеште я провел свой день рождения. Нет, как это может быть? Я о нем не вспомнил? Я приехал в прошлом году в мае, сегодня уже май, что я делал в день рождения? Не важно. Этот год станет другим, его будет окружать серьезность. Впереди настоящая жизнь, дни рождения, искупле…

Поезд кружит и кружит. Пересекает весь этот глобус по ускоряющейся прямой, внезапно замедляется и тащится по спирали, незаметно сжимая круги вокруг пункта назначения, и Джон воображает, что приговорен вечно скитаться в бесконечных пригородах, в сером лимбе почти-там. Поезд продолжает вираж сквозь унылые окраины, станции по-прежнему не видно; она как-то спряталась внутри бесконечной спирали, откладывая мгновение. Джон задремывает.

Температура стекла под его щекой меняется, вдруг становится горячо. Джон просыпается, и вот наконец она, с половиной его собственного прозрачного мокрого лица, что пометило ее водяным знаком. Вот она, хотя еще далеко, удивительно далеко после стольких мучительных минут, сгоревших в приближении. Она целиком здесь, один кадр, схваченный мгновенным взглядом: страна шпилей и игрушечных дворцов, расписанных золотом ворот и грустноглазых статуй на мостах, куда то глядящих по над туманной черной водой, городок булыжных улиц и матовых стекол, не задетых пушками, и этот сказочный замок, что плывет надо всем, парит, ни к чему не швартуясь, город, где, несомненно, возможно все.

«Прага» была бы значительно менее связной (и, возможно, даже не переплетенной) без прекрасной работы или прекрасных работ редактора экстра-класса Ли Будро, Тони Деннинджера, Фебы Хансон, Эрвина Келена, Петера Мадьяра, Майка Мэттисона, ASP, DSP, FMP, ММР, несравненного агента Марли Русофф, Тоби Томпкинса, «Будапешта 1900» Джона Лукача, и, конечно, Джен.