Артур Филлипс - Прага

В дверь звонят, звонили, позвонили, скоро перестанут звонить — брызги глагольных времен кропят его сон, пока он не встает и не плетется в тумане к двери.

— Балбес, у тебя что, будильника нет? — Чарлз одет в потертые джинсы, футболку с рок-группой, давно вышедшей из моды, и кеды. — Просыпайся, чувак. Поспать можешь в машине и разбить ее на обратном пути. Там это меня уже не касается.

Оранжевый пикап «МЕДИАН ВЕНГРИЯ» с черными крыльями на боках несет в брюхе Чарлзовы пожитки. Чарлз правит, подавшись вперед, подбородок на руках, сложенных на руле, радио потрескивает, ловя и теряя средний диапазон.

— Ты выглядишь триумфатором, — говорит Джон, когда они выезжают на автостраду, неотличимую от автострад Огайо, Калифорнии, Онтарио, Небраски.

— Это просто потому, что я триумфатор.

Чарлз — первый человек, который сделался маленькой знаменитостью на глазах Джона (и даже с его помощью). Пробивной юноша, сделавший имя на Диком Востоке, возвращается домой на лакомую должность в какой-то нью-йоркской венчурной фирме, или в инвестиционном банке, или в хедж-фонде, или еще где-то, в какой-то финансовой ерунде — Джон не в силах вникать в детали. Чарлза воспевают как единственного героя, пережившего стремительный упадок его фирмы, вызванный ею самой, — даже в статьях, которых Джон не писал, не планировал и не инспирировал. Вот он и возвращается в свой мир, через Цюрих, как крестоносец (белое распятие на кармине хвоста) из завоеванной Святой Земли, едет заверить свой народ, что их Евангелия истинны и сильны, а красные дьяволы с легкостью обращаются.

— Ты заходил к Имре попрощаться?

— Да, мамочка, я попрощался. Знаешь, его хваленые «коммуникативные умения», — Чарлз выпускает руль, чтобы показать кавычки, и пикап виляет в медленный ряд, — сильно преувеличены. То есть я спросил его: «Имре, правда ли, что, если исключить существенные флуктуации в стоимости форинта — и перебейте меня, если они кажутся вам более или менее вероятными, чем мне, — стоимость венских владений издательства относительно его венгерских владений со временем будет только постепенно возрастать, даже если предположить, что в течение десяти лет Венгрию примут в Европейское сообщество, или нет?» И, знаешь, он моргнул два раза, а это, как мне сказали, значит да.

Последние строения Пешта приблизились, пролетели мимо, уступили место однообразному жужжанию линий электропередачи и изгородей, прерываемому нетерпеливыми изумрудными знаками, каждый из которых, поправляя своего предшественника, сообщает, как далеко затаился аэропорт.

— Будешь скучать по Будапешту? Тут ведь был твой большой триумф?

— Нет.

— Нет, правда. Будешь?

— Правда? Нет.

— Да ладно тебе. Тебе не грустно уезжать? У тебя должны быть какие-то чувства к… к…

Джон сбивается, Чарлз сигналит и выразительно бранится на оплошность другого водителя.

— Надо признать, ты меня слегка разочаровываешь, Дж. П. Когда мы познакомились, у меня были на тебя большие надежды, но послушать тебя теперь… Ты позволил себе стать одним из этих унылых жалких попрошаек, которые бродят повсюду и умоляют других разделить их чувства. Ты гнусный жалкий попрошайка чувств, гремящий кружкой. Миру больше не нужны разговоры о чувствах. Это не здоровый курс; в этом нет пользы. Уж поверь мне. Я с этим разбирался. Я уделил этой теме немало весьма основательных размышлений. Люди, которые говорят о своих чувствах, ничтожны. Я не сторонник подавления, но правда — чувства никак нельзя принимать всерьез. Уж поверь, это лучший совет, который я могу тебе дать как друг. — Чарлз задумчиво постукивает по рулю в такт какому-то брит-попу, что пробивается сквозь помехи на средних волнах. — Ты во многом похож на меня, знаешь, как и все, кого я встретил в стране гуннов. Минус моя сосредоточенность и готовность платить цену. И минус харизма, конечно. Факты таковы — и это научные факты, Джон, — чем меньше говоришь о чувствах, тем меньше их замечаешь, и наконец становишься всамделишным человеком, а не каким-то комком чувств, который целыми днями скачет и разглядывает собственную задницу — Чарлз оборачивается к Джону, и машина виляет вправо. — Но ладно, маленький попрошайка, ладно, вот тебе они, мои прекрасные чувства: я тут всё ненавижу, ненавижу этот замызганный городишко, ненавижу венгров, старик, и всю их сраную жалкую недоделанную коррупцию и лень, и это отношение, которому они с рождения учат детишек: что мир должен их спасать, потому что история так крепко их пришибла, и что их все время предают, и все остальное. Меня просто убивает нытье этих людишек. Венгры — все до одного — это кучка…