Анатолий Тоболяк - Невозможно остановиться

Раз я так все хорошо понимаю, то должен я быть всегда при деньгах. Но почему-то дело обстоит совсем иначе. Во все времена деньги, особенно большие деньги, а я их имел, высказывали мне свое недоверие и неприязнь. Они полагали (и полагают), что я, Теодоров, отношусь к ним без должного пиетета, без ласки и нежности, а грубо, по-хамски. Рубли, трешки, пятерки, десятки, будучи простолюдинами, еще кое-как прощают и остаются мне верны до последнего. А такие изнеженные существа, как четвертные, пятидесяти- и сторублевые купюры, да если они еще в большом количестве, в объединенном сообществе, возмущаются, конечно, что ни бумажника у меня нет, ни кошелька, тем более богатой сберкнижки, — что мну их, сую как попало и куда придется, — короче, не дорожу их достоинством и честью. Само собой, они стараются от меня избавиться. Вот именно: они от меня! Ну и я им тем же плачу — не удерживаю при себе, быстро и безжалостно с ними разделываюсь.

Это называется, по-моему, несовместимостью характеров. Но я пытался найти с ними общий язык — и не раз! Как не однажды я говорил бывшей Клавдии, что перестану пьянствовать и шляться по ночам, так много раз я заверял банковские пачки денег, что стану относиться к ним бережно и любовно. Я хочу и сейчас вступить с деньгами в крепкое родство, в тесную, надежную связь, но их не обманешь! Деньги очень чувствительны. Они могут простить мотовство и беспутство, даже сжигание их в огне, использование их в туалете — могут это простить, лишь бы владелец любил их внутренне жаркой, ненасытной любовью, молился бы на них, кумиров, посвятил бы им всю жизнь свою! А на это хам Теодоров не способен. Его совместная семейная жизнь с деньгами — это вакханалия, ссоры, драки и бесконечные мгновенные разводы. У денег, принадлежащих мне, уверен, никогда не будет потомства. Они не размножатся, не расплодятся бесчисленно — никакого спокойствия и умиротворения на банковском счету в ожидании черного теодоровского дня им, подлюкам, никогда не знать! Аминь.

Но все-таки едет Теодоров именно за деньгами. Адрес ему не нравится. Какой-то идиотический адрес: улица Газгольдерная. Технарям он, может, и понятен, а Теодорову, творческой-таки личности, ни о чем не говорит. Будь это улица Гекзаметрная или Амфибрахиева — тогда куда ни шло. А то Газгольдерная! От такого названия несет темным дымом, промышленным смрадом… малообещающая, неутешительная улица! Вряд ли обитатели ее могут по-настоящему понимать легкую, изысканную прозу Теодорова. Им, поди, ближе к сердцу инструкции по технике безопасности в условиях проживания на улице Газгольдерной.

С такими брюзжащими мыслями Теодоров, следуя указателю, поднимается на второй этаж унылого кирпичного здания и среди множества табличек фирм и малых предприятий находит свою «Пенту». Он попадает в большую комнату с рядом столов и высокой плотностью населения. Никто не обращает на него внимания, не говорит: «Здравствуйте. Вам кого?» Впору обидеться и тут же уйти назад. Но Теодоров выбирает крайнюю от двери женщину, тюкающую пальцем по микрокалькулятору, и спрашивает ее, кто здесь ведает газгольдерной, так сказать, литературой. Шучу, шучу. Художественной.

— Вы автор? — спрашивает она, не поняв отличной шутки.

— Да, — отвечает Теодоров.

— Пройдите в тот кабинет к Алексею Иосифовичу.

— Спасибо. А фамилия его?

— Гольдберг.

Гольдберг с Газгольдерной улицы это пожилой, седой, но легкомысленно кудрявый мужчина. Он один в своем кабинете, и он вопросительно смотрит поверх очков на посетителя Теодорова.

— Слушаю, — говорит он.

— Я автор, — сообщает Теодоров. — Дальневосточник. Вот оказался в Москве и решил к вам зайти. Моя фамилия Теодоров.

— А моя Гольдберг. Рукопись, видимо, принесли?

— Не совсем так. Я посылал вам по почте роман и получил благоприятный ответ. Вот. — Теодоров достает заранее приготовленное письмо с грифом «Пенты».

Гольдберг его берет, не отказывается и быстро через очки прочитывает текст.

— Ага, вот вы кто, — говорит. — Я понял. Садитесь.

— Благодарю.

— Курите.

— Спасибо.

— Я ваш роман читал. Успел пробежать. Хороший роман, интересный. Хорошо написано, интересно. Увлекает ваш роман. Читаешь и очень интересно.

— Не скучно, значит? — спрашивает Теодоров, закуривая.

— Нет, не скучно. Интересно. Чувствуется, что вы профессиональный писатель. Язык интересный у вас, образы. Я пробежал. Мне понравилось. Я согласен с нашим редактором, что надо печатать. Непременно.