Анатолий Тоболяк - Невозможно остановиться

Где же, однако, Костя Киселев? — думаю я. Очень долго что-то выясняет он отношения со своим знакомым. Не совратил ли его этот небесно-голубой где-нибудь в туалете? Здесь, в этом странном Доме, стоящем в центре Москвы, но как бы на отшибе большой и действительной жизни, которая его обтекает, не принимая во внимание, как нечто чрезвычайно ошибочное, сотворенное сдуру и забытое, возможны всякие непредвиденности. Знаем, знаем, как здешний спор о какой-нибудь ничтожной, копеечной рифме оборачивается вдруг мордобитием и членовредительством. Сам видел, своими глазами, как умеют тут ставить автографы бутылкой на голове… Опасный этот Дом, всем известно. И я встаю, говоря страшной девице:

— Поищу приятеля. Скажите, что места заняты, ладно?

— Ладно, ладно! — квакает она.

Очень недружелюбно квакает. Но, может быть, я ей тоже кажусь страшным. Тогда все правильно.

Но сумку с собой я на всякий случай забираю.

Ясное дело: Кости Киселева в холле нет. И в вестибюле у гардероба его нет. Нет его ни в биллиардной, ни в мужском — подчеркиваю, мужском — туалете, ни в закутках для приватных бесед, хотя он явно был, я его видел и разговаривал с ним. Рассерженный, я обращаюсь к молодому человеку в штатском, охраняющему буфетную дверь. Не видел ли он такого высокого, светловолосого малого с курткой через плечо, не заметил ли, куда он ушел?

— Ваш приятель? — улыбается страж.

— Да.

— Ну, попрощайтесь на сегодня. Его милиция увезла.

— Зачем? — глупо спрашиваю я.

— А чтобы не дрался, — просто и дружелюбно объясняет он.

— А он дрался?

— Еще как!

— Но он же трезвый!

— А трезвые, по-вашему, не дерутся?

— Резонно, — соглашаюсь я. — И куда увезли?

— Вот не знаю. Не в моей компетенции.

— Ага. Спасибо, — благодарю я и, слегка ошарашенный, возвращаюсь в буфет.

Таким вот образом. Был Костя Киселев и уже его нет. Зачем же мы с ним встретились? Чтобы тут же расстаться? Нехорошо со стороны Кости. Он мог бы подумать о приезжем аксакале, прежде чем устраивать восточные единоборства. Если драка на политической почве, думаю я, то сейчас он, по-видимому, в «Матросской тишине»… Эх, Костя, Костя! — мысленно вздыхаю. — Какой неразумный!.. С другой стороны, думаю я, все закономерно. Давно замечено, что всех, кто со мной встречается, преследует злой рок. Страданья, мученья, душевные травмы, неприятности по службе, обнищание, распад семьи им, по меньшей мере, обеспечены. И чем больше я о них пекусь, чем лучше и бескорыстней к ним отношусь, чем тесней наши связи, тем для них, бедных, хуже. Самых близких ждет внезапная смерть, как Ваню. Меня надо, несомненно, самым срочным образом изолировать от общества, как прокаженного в лепрозории, я несу с собой жуткую фатальную заразу. И вот с такими мыслями, расстроенный, растерянный, я присаживаюсь за столик и залпом выпиваю двухсотграммовый бокал лимонной водки. И слышу:

— Молодец!

Это не кто иной как лахудра-девица хвалит меня и улыбается мне пьяными смазанными губами. Ну уж нет! Не дам я себя втянуть в разговор, безобразная, развратная девица. Зря стараешься! И тут же втягиваюсь.

— Что у вас тут за порядки, — гневливо говорю я, жуя тарталетку, — людей хватают и увозят неведомо куда!

— Кого?

— Моего приятеля, например. Схватили и увезли. Только что!

— А что он сделал?

— А ничего! Всего-то подрался в холле. Без всякого летального исхода.

— А кого измудохал?

— Да одного гомика какого-то! Наверно, поделом. Только без матерков, ладно? А то я перестану беседовать. Не люблю матов.

— Ладно, не буду. А ты мне нальешь?

— Налью, конечно. Но веди себя хорошо. Тебя как зовут?

— Маруся.

— Ка-ак?

— Маруся, говорю. Чего ты испугался?

— Да нет, ничего… — мысленно крещусь я.

— А тебя как?

— Меня Костя. Вот я наливаю тебе половину. Посмотрю, как ты будешь себя вести. Если хорошо, я еще закажу. Мне не жалко, — вдруг становлюсь я разговорчивым. — Может, его выпустят. Надо подождать.

— Кого?

— Ну, приятеля. Костю.

— Он тоже Костя?

— Получается так. А ты Маруся. Получается очень много совпадений. Ты кто — поэтесса или… это самое… прозаичка? Я тебя хочу спросить: ты стихи пишешь или прозу? Или вообще ничего?

— Ну да! Думаешь, я шалава приходящая? Меня тут все знают. У меня три книжки стихов вышли.

— Много.

— Четвертая в наборе.

— Очень много. А чего ж ты, Маруся, сидишь одна и скучаешь?

— А пошли они все…

— Не матерись!

— Ладно, не буду. Ты, по-моему, не местный.