Анатолий Тоболяк - Невозможно остановиться

НЕЖНАЯ ЛИЗА: Дурачок.

РЕВНИВЫЙ ТЕОДОРОВ. А вела себя в командировке хорошо? Почему похудела?

ГРУСТНАЯ ЛИЗА: На себя посмотри. Постарел как.

Не ты ли, Ваня, из своей дали дирижируешь ее смирением и всепрощением?..

Ну и становимся героями пустынного песчаного побережья. Ни одной шальной души, кроме нас, нет тут в такую погоду. Обложное небо. Серое, неприютное море с высокой волной. Моросит мелкий дождь. Ветер, ветер. Где-то вон за тем мыском, помнится мне, около старого песочного карьера стоял вагончик на колесах, бытовка рабочих. Да, стоит по-прежнему этот вагончик на колесах. Я надеюсь, что он, когда понадобится, приютит нас.

А Лизе, моей попутчице, похоже, не надо крыши над головой. Будь она нерпой, она легко и радостно ныряла бы в волнах; будь она чайкой, взлетала бы выше и круче других белокрылых, а будучи двадцатилетней жительницей асфальтовой столицы, по-своему предается вольной воле: то бежит по кромке прибоя, то украшает себя длинными мокрыми плетями морской капусты, то роется, как старатель, в береговых наносах…

Молодая, однако! — по-нивхски думаю я, шагая устало и невдохновенно следом за ней. Пусть, однако, позабавится! Сам я тоже ищу, но не раковины и не замысловатые деревяшки, а подходящее бревно. И нахожу, конечно. Прекрасное бревно. А рядом старая коряжина, под нее можно набить сучьев и запалить костер. Что и требовалось доказать.

— Э-эй! — сложив ладони рупором, кричу я и машу призывно рукой: беги, мол, сюда, гляди, чего я нашел!

Была бы Лиза нерпой, она бы испугалась и нырнула в глубину; была бы чайкой, облетела бы стороной, а доверчивая москвичка тотчас подбегает ко мне — разгоряченная, светловолосая. Десантница в пятнистой одежке.

— Что? Привал? — спрашивает, радостно дыша.

— Ага, привал. Займись-ка, Теодорова, столом, а я разведу костер.

— Ка-ак ты меня назвал? Теодорова?!

— А чем плохая фамилия? А ты зови меня Семеновым.

— Ну, знаешь! Я не согласна, нет!

— Давай, давай, Теодорова, не пререкайся. Ишь ты, однако, какая строптивая! Молода еще противоречить, — по-аксакальски бурчу я. И ухожу на поиски сучьев.

Глуп был бы Юрий Дмитриевич Семенов, не запасись он у вокзальных торгашей любимым своим напитком. Такса — шестьдесят рублей — поразила наивную Лизу и, может быть, лишила дара речи… во всяком случае, она не противилась покупке. Но я-то знаю, что и тут не обошлось без Вани, без его незримого присутствия… не кощунствую ли я, Иван? Да нет, поймешь и простишь… а пока я набираю охапку старых сучьев и с помощью газеты «Правда», повозившись, разжигаю небольшой костерок под коряжиной. Смотрю на Лизу. Она сидит на корточках. Светлые волосы спадают на лицо. Режет хлеб, драгоценную колбасу, чистит редиску.

А будь она нерпой или чайкой… А будь я клешнястым крабом или песчаной блохой… как бы мы могли встретиться? Кто бы тут находился вместо нас, в занятых нами объемах пространства? Странно иной раз, даже еще не выпивши, чувствовать себя самим собой, единственным и неизменным, лишенным возможности перевоплощения, не замечали?

А бутылку открыть — это уж мужское дело. Сядем на прекрасное бревно, вглядимся в огонь. Увидим там каббалистические знаки. Вглядимся в серое море. Не увидим паруса — и не надо. Не увидим, увы, резвого китенка. Лишь бугристая водная пустыня вплоть до берегов Америки. Поднимем лица к небу. Солнце нам снилось много дней назад. А теперь снятся тучи да тучи, гонимые ветром. Никак мы с тобой, Лиза, не пробудимся, чтобы увидеть что-то иное, как может Ваня. Помянем Ваню. Помолчим. А теперь скажи мне, Теодорова: надумала ты ехать со мной в Москву или нет?

— Да я бы с радостью! Но как, как?

— Ладно, я сам поговорю с Жанной. Разрешаешь?

— Поговори. Но она ведь не редактор.

— Побродим по Москве. Покажешь мне Кремль. Говорят, он красивый.

Лиза смеется и давится кусочком хлеба. Я хлопаю ее по спине, обнимаю за плечи.

— Познакомишь меня со своими сестрами, — продолжаю мечтать.

— Черта с два!

— А почему?

— А потому! Они молоденькие. Одной пятнадцать, другой семнадцать.

— Чудесный возраст. А матери твоей сколько?

— Маме… маме, как тебе, чуть больше.

— Ну, познакомишь меня с мамой.

— Слушай, перестань… не хами.

— А что я сказал? Отец у тебя пьющий?

— Папа у меня воинствующий трезвенник.

— С ним не надо знакомить, — отвергаю я главу семейства. Лиза вскидывает лицо к небу.

— Господи, Господи! — говорит она, будто молясь. — С кем я связалась, Господи! Прости меня.