Лариса Райт - Последний шедевр Сальвадора Дали

– Челлини? – переспросила Анна.

Дали воздел руки к небесам.

– И чему тебя только учили в твоей художественной школе? Если бы я был итальянцем, воскликнул бы «Мама мия», а так у меня просто нет слов.

– Учили всему понемногу, – понуро ответила Анна.

– Азы, понимаешь, без них никуда! – Мастер принял какой-то насупленный, даже воинственный вид, будто девушка в один миг превратилась из товарища в неприятеля, которого было необходимо победить во что бы то ни стало. – А Челлини – это все для художника, просто все. Ты хотя бы слышала о мастерах Возрождения? – Теперь Дали смотрел насмешливо.

– Конечно, – оживилась Анна и торопливо перечислила: – Да Винчи, Микеланджело, Рафаэль.

– Ладно, будем считать, что с тобой еще не все потеряно. Но имей в виду: в следующий раз, когда решишь заговорить об итальянских мастерах, не вздумай забыть фамилию Челлини.

Анна не стала говорить, что художник первым заговорил об итальянцах. Ей не терпелось узнать больше о неведомом мастере с таким звучным именем Бенвенуто, и Дали не преминул удовлетворить ее любопытство. Устав стоять без опоры, он облокотился на остатки каменной театральной стены и заговорил вкрадчиво, словно мать, читающая книгу ребенку:

– Челлини был в свое время так же грандиозен, как и теперь Дали. Сказать художник – не сказать ничего. Великий живописец, скульптор, ювелир, музыкант. К тому же воин. В этом он превзошел своего потомка. – Сделав изящный жест рукой, Дали указал на себя. – Кроме того, Челлини, как и Дали, был понят и принят во Франции. Ты читала «Асканио» Дюма?

– Пока нет.

Видимо, художнику понравилось первое слово в ответе, потому что негативной реакции на признание Анны не последовало. Дали снисходительно хмыкнул и посоветовал:

– Почитай! Девушкам твоих лет обычно нравятся исторические романы. А уж когда они пропитаны чувствами… Дюма был большой мастер по части того, как сочетать историческую правду с художественным вымыслом. Хочешь узнать о годах, проведенных Челлини во Франции, – почитай «Асканио», а там, возможно, твой не слишком образованный, но пытливый ум захочет осилить и его «Автобиографию».

Анна с готовностью проглотила колкость. В конце концов, он сказал «пытливый», а это вполне можно считать комплиментом.

– Я что-то устал, – неожиданно признался художник.

– Пора прощаться? – Анна не могла сдержать грусти.

– Пора передохнуть.

Ей показалось или Дали действительно подмигнул?

– Ходить по музею – дело утомительное. С этажа на этаж, из зала в зал.

– А будет несколько этажей? – восхитилась Анна.

– Неужели ты считаешь, что Дали не заслуживает большего, чем один этаж? – оскорбился художник.

– Я считаю, – тут же нашлась девушка, – что всего Дали не вместит и небоскреб, но я ведь не знаю всех ваших планов.

Мастеру явно польстил ее ответ. Он коротко кивнул, признавая ее правоту, и сказал:

– Всех планов не знает и сам Дали. Театр – живой организм, в котором постоянно меняется репертуар. Старые пьесы всегда чередуются с премьерами, потому что зритель нуждается в удивлении. А удивлять, даже шокировать я умею. Музей, состоящий из одних картин, – невыносимая скука. Здесь будет золото, драгоценные камни, мебель, и пусть публика рукоплещет!

– Золото? – недоверчиво переспросила Анна.

Дали отмахнулся:

– Потом об этом. Иногда я думаю о том, что если бы действительно был гением, то не нуждался бы, как все, в пище и отдыхе. Но увы! Здесь вынужден признать поражение. Но, с другой стороны, в чем я отличаюсь от многих, так это в том, что могу позволить себе пить, есть и ничего не делать именно тогда, когда этого хочу. Там, на площади, предполагаю, меня смогут избавить от жажды.

– На площади?! – ахнула Анна. На площади, где столько глаз и ушей, где каждый первый узнает мастера, где все станут таращиться на нее и спрашивать себя, кто это и что эта пигалица делает вместе с Дали!

Художник, казалось, не замечал ее замешательства. Он оторвался от стены и повелительно произнес:

– Идем!

Девушке ничего не оставалось делать, как беспрекословно подчиниться желанию гения. Гении – они такие: с ними не поспоришь. Их либо принимаешь, либо нет. Анна теперь знала наверняка: она навсегда приняла этого напыщенного франта в изящном сюртуке, блестящих туфлях, с зализанными черными волосами, мешками под выпученными глазами, умопомрачительными усами и заслуженно необъятным самомнением. Она подхватила мольберт и поспешила вслед за художником, который уже исчез в проеме, что в будущем станет входом во внутренний двор его музея.