Алекс Тарн - Гиршуни

Однажды Орех задрался к новенькому из восьмого класса. Тот, хоть и был на два года старше, но выглядел субтильнее, так что никто из нас не сомневался в обычном исходе схватки. Никто, включая самого Грецкого. Ему бы поостеречься хотя бы поначалу, почувствовать соперника, а уже потом… Но сплошная череда побед сослужила Ореху плохую службу: он сходу попер вперед и попался на незнакомый классикам бросок через голову. Парень оказался дзюдоистом. Он оседлал ошарашенного Ореха и немедленно перешел на болевой, заламывая предплечье. Мыча от боли и унижения, Орех немного подергался и затих. Его глаза смотрели на нас снизу, и в них кричал немой вопрос, значения которого мы не могли или не хотели понять. Мы просто стояли вокруг испуганной толпой и не знали, куда девать руки.

— Все? — спросил парень. — Хватит с тебя?

— М-м-м… — промычал Орех, вращая глазами.

— Не понял.

— Хва… тит… — выдавил из себя Орех.

— Не слышу, — неумолимо сказал восьмиклассник, сильнее заламывая руку. — Ты что, громче не можешь?

— Хватит! Хватит! — заорал Грецкий от, видимо, уже нестерпимой боли.

— Ну если хватит, тогда ладно… — восьмиклассник встал с поверженного Ореха, подобрал шапку, отряхнул ее от снега и обвел нас презрительным взглядом. — Кто-нибудь еще?

Мы молчали. Победитель сплюнул, повернулся к полю битвы спиной и вразвалочку пошел своей дорогой. А мы — мы все еще не знали, что теперь делать и что говорить. Мы просто смотрели, как Орех неуклюже встает, баюкая поврежденную руку, — смотрели, даже не пытаясь помочь. И потом — когда, всецело поглощенный больной рукой, он сделал несколько шагов прочь — мы все так же остались стоять. Он уходил, а мы продолжали оцепенело торчать на месте, как стадо, забытое своим пастухом. И тут Орех обернулся и посмотрел на нас полными обиды глазами.

— Почему? — сказал он. — Почему вы стояли? Ведь мы кенты…

«Неужели бить будет?» — мелькнуло у меня в голове.

— Ведь мы кенты… — почти жалобно повторил Орех и пошел через пустырь, держа руку наперевес.

У меня и сейчас стоит перед глазами его сгорбленная спина в коротком пальтишке с цигейковым воротником, и я отчетливо помню тогдашнее ощущение себя самого — как чего-то мерзкого, гадкого — такого, в чем никому и никогда не следует мараться. И знаете что? — Неприятное чувство, которое я испытал впоследствии при виде его унижения перед друзьями Норы, было того же происхождения, с той лишь сомнительной разницей, что я даже не знал, с кем в тот момент кентую: с ним или с ними.

Тут нужно сказать, что пути наши начали расходиться еще на младших курсах института, хотя время от времени мы еще оказывались в одних компаниях, особенно тогда, когда Ореху по каким-то причинам — теперь-то, после его рассказа о Норе, я даже понимаю, по каким — требовалось присутствие свиты, и он по старой памяти обращался ко мне за помощью. Ах, Орех, Орех… нашел у кого искать поддержки…

Удивительно, но сейчас, прочтя его блог, я поймал себя на том, что почему-то вспоминаю о нем намного лучше, чем прежде… на том, что я, возможно, даже жалею его, оказавшегося на поверку не менее, если не более несуразным, чем самые несуразные из нас. Это просто поразительно, как мы, люди, несчастны, вам не кажется?

Но в ком я не сомневался ни капельки, так это в Гиршуни. Уж он-то ненавидел Грецкого всеми фибрами своей ушастой сусличьей души. Следовательно, его интерес к блогу Ореха был особенным, враждебным. Тогда какую роль играют в этой истории сумасшедшая Милонгера и ее знакомство с Гиршуни? Уж не завлекают ли они ничего не подозревающего Ореха-Жуглана в смертельную ловушку?

Должен заметить, что прозрел я спустя всего лишь несколько суток после событий сюрреалистической ночи, о которых я рассказывал в своей предыдущей записи. Меня еще трясло от отголосков необъяснимого приступа ужаса, овладевшего мною в пустом здании конторы и от воспоминаний о безумном охраннике-наркомане. Последний, кстати говоря, больше у нас не появлялся, оказавшись разовой внеплановой заменой. Но, увы, та ночь состояла не из одних лишь разовых впечатлений из категории «выкинь из головы и забудь».

В отличие от глупых страхов и анекдотического охранника, рамат-ганская милонга представляла собой постоянно действующий факт, который жужжал над ухом со свойственным фактам упрямством, раздраженно уклоняясь от любой попытки отмахнуться от него, как от выдумки болезненного сознания. Милонга на самом деле существовала там, в районе Алмазной биржи — как и уличная проститутка и ее рассказ, детали которого поразительно совпадали с секретной записью Милонгеры. И этому совпадению могло быть только одно объяснение: Милонгера описывала реальное, действительно совершенное ею убийство.