Виктория Хислоп - Остров. Тайна Софии

Когда в бар вошли Савина, Фотини и Ангелос, которых позвал сын Лидаки, лицо Павлоса было еще мокрым от слез. Встреча прошла именно так, как должно проходить воссоединение любящих людей, которые до этого не расставались даже на несколько дней. Радость от встречи с сыном и братом была перемешана с болью: из-за голода и других тягот Антонис выглядел на целое десятилетие старше, чем тот мальчик, с которым они попрощались год назад.

Антониса сопровождали два англичанина, однако ничто во внешности не выдавало их национальности. Загоревшие до черноты и обросшие бородой, которая ничем не отличалась от растительности на лицах местных мужчин, они уже знали греческий достаточно хорошо, чтобы свободно поддерживать беседу. Англичане рассказали, что им даже удавалось, встретившись с вражескими солдатами, убедить их, что они обычные критские чабаны. За прошедший год они исходили остров вдоль и поперек – одной из главных их задач было отслеживать перемещение итальянских частей. Штаб итальянцев располагался в Неаполи, крупнейшем городе префектуры Ласитхи, а их войска, казалось, только и делали, что ели, пили и веселились, – как правило, в обществе местных шлюх. Однако в западной части города стояли и другие отряды, и отслеживать их маневры было сложнее.

Привыкшие к отсутствию пищи желудки троих мужчин с трудом приняли рагу из баранины, а их головы кружились от цикуды. Они до глубокой ночи рассказывали о своих похождениях.

– Ваш сын стал отличным поваром, – сказал Савине один из англичан. – Никто лучше его не умеет готовить хлеб из желудей.

– А также рагу из улиток и чабреца! – вторил ему другой.

– Неудивительно, что вы так исхудали, – ответила Савина. – До войны Антонис не умел даже жарить картошку.

– Антонис, расскажи о том случае, когда мы убедили фрицев, что мы братья, – предложил англичанин.

Вечер продолжался, и вскоре тревога и страх были окончательно вытеснены всеобщим весельем. Откуда-то появились лиры, и началось пение. Англичане изо всех сил пытались запомнить слова мантинад, рассказывающих о любви и смерти, борьбе и свободе, и даже, расчувствовавшись, нестройно подпевали грекам, плечом к плечу с которыми они сражались с врагом.

Антонис заночевал в своем доме, а английских солдат приютили односельчане, готовые взять на себя этот риск. Это была первая ночь за год, которую кто-либо из них провел не на жесткой критской земле, а в мягкой постели. Но поскольку им надо было уйти еще до рассвета, радость от ночевки на соломенном тюфяке была для мужчин недолгой: проснувшись, они натянули сапоги, повязали черные тюрбаны и двинулись в сторону гор. В этих бородатых парнях и впрямь ничто не выдавало англичан: их нельзя было отличить от местных жителей, и оставалось только надеяться, что среди критян не найдется предателей, готовых за вознаграждение выдать их немцам.

На Крит пришел голод, и случаи, когда в обмен на «немецкие драхмы» выдавалось местонахождение партизан, стали не такой уж редкостью. Голод способен сломить волю даже самых честных людей, и иногда подобное предательство становилось причиной таких ужасов, как массовые казни и уничтожение целых деревень. Немощных и больных сжигали вместе с их жилищами, а у мужчин отбирали оружие и расстреливали. Опасность предательства многократно возросла, поэтому Антонис и его соратники старались как можно реже бывать в родных местах – ведь приход подвергал опасности прежде всего их близких.

Единственным местом на Крите, до которого немцы не добирались, оставалась Спиналонга. Так проказа защитила островитян от другой, еще худшей болезни – оккупации. Да, лепра убивала людей и разрушала семьи, но немцы умели делать и то, и другое намного лучше.

Вскоре после того как Крит был захвачен немцами, приезды Николаоса Кирициса в Плаку прекратились: оккупационные власти с большим подозрением отнеслись к его регулярным путешествиям между Ираклионом и Спиналонгой. По этой причине, а также из необходимости ухаживать за ранеными и больными, Кирицис вынужден был на время отказаться от своих исследований. Одним из последствий бездумной высадки десанта стало то, что всех местных медиков обязали едва ли не сутками напролет помогать раненым и больным немцам, перевязывая раны, накладывая гипс и леча дизентерию, туберкулез и малярию, под власть которых подпали полевые госпитали. Возвращаясь домой поздно ночью, Кирицис настолько уставал, что даже не вспоминал о больных проказой, помощь которым лишь недавно была основной целью его жизни.