Барбара Вайн - Книга Асты

— Они даже не стреляли в меня, — сказал он. — Не знаю почему. Может, не верили своим глазам. Я оглядывался на них и поэтому чуть не споткнулся о Джека. Я дал ему попить из своей фляги, затем поднял на руки. Это показалось немцам уже слишком, и они открыли огонь. Меня ранили в руку. И уже другой парень, храбрее меня, вытащил нас обоих.

Я отдала бы десять лет жизни, чтобы не задавать этот вопрос. Но такие сделки заключить невозможно. Ты или можешь прятаться от правды, или нет. Лучше я стану несчастной и захочу умереть, но узнаю правду. Не желаю обманываться. Это Расмус может обманывать себя, если захочет, в своем бизнесе, но не мне его судить. Но за свои поступки я отвечаю сама.

И я спросила, чувствуя, как проглоченный чай подкатывает к горлу вместе с желчью:

— Моэнс тогда был еще жив?

— Я мог бы сказать вам то же, что и полковник Перри.

— Нет, вы расскажете правду.

Он так и сделал, но я не могу это записать. Я хотела знать, и я получила то, что хотела. Вернее, думала, что хотела. Лучше быстро продолжить, но эту часть пропустить.

Моэнс умер через два дня в госпитале на набережной Эскаль в Гавре.

Сержант ждал, что я заплачу. Но я не заплакала. Я не плачу. Я думала — этот человек старался спасти жизнь моему сыну. Почему? Они не были родственниками или давними друзьями, однако он рисковал жизнью, чтобы спасти Моэнса. Я никогда не пойму людей.

— Вы зайдете еще? — спросила я. — Когда мы сможем поговорить об этом?

Он сказал, что зайдет. Но на самом деле я больше не хочу говорить об этом, а хочу поговорить с ним. Я сумасшедшая? На прощанье я подала ему руку. Он взял ее и поднес к губам. Никто никогда не целовал мне руки.

Свонни протерла обложки тетрадей влажной тряпкой, сложила их по десять штук, придавила телефонными справочниками и поместила в теплое место. Правильно ли протирать старые тетради, я не знаю, но все сохранилось довольно хорошо. К моему возвращению из Америки Свонни прочитала все дневники, сделала пробный перевод самых ранних и уже догадывалась об их ценности.

Я помню, как она смотрела на них, когда вкладывала мне в руки, — словно держала нечто удивительное, а не простые тетради. Хотя дневники были сухими, они пахли плесенью. Обложки, усеянные невыводимыми пятнами плесени, походили на мозаичное панно или мягкий розово-серый мрамор. Почерк Асты был разборчивым, если уметь читать по-датски и не считать препятствием ее нелюбовь начинать параграф с красной строки. Я разобрала лишь несколько слов в разных местах. Сейчас я уже не вспомню, за какие годы были те дневники, но вырванных страниц не заметила. Впрочем, первой тетради среди них и не было.

— Они хранились в каретном сарае, — сказала Свонни, — на полках за «Нэшнл Джиогрэфик» Торбена. И я точно знаю почему. Это случилось, когда садовник рассказал мне, что Mor собиралась сжечь какие-то книги, но он уже загасил костер. Ей не захотелось тащить все обратно, она сложила дневники на нижней полке и забыла о них.

Тетради, которые она мне дала, выглядели довольно непривлекательно, и я удивилась, почему Свонни читала их. Она немного смутилась:

— Мне на глаза попалось мое имя.

— И ты решила выяснить, что она про тебя написала?

— Я начала читать, и это захватило меня словно роман. И не просто роман, а тот, который давно хотела прочитать, но не могла найти. Понимаешь?

Конечно, я все поняла, правда не сказала об этом вслух. Заметив свое имя, Свонни, скорее всего, захотела поискать в дневнике упоминание о своем происхождении. Представляю, какое болезненное возбуждение охватило ее, когда она увидела дату — июль 1905 года.

Она вспыхнула. Возможно, я смотрела на нее слишком пристально.

— Не знаю, стоило ли их читать. Я подумала, раз Mor собиралась сжечь дневники, значит, она не хотела, чтобы их кто-нибудь прочел. Но ведь необязательно, могли быть другие причины? Я уверенна, что другие причины были. На первых страницах она пишет, что не хочет, чтобы Far читал их. Хансине читать не умела, а Джек, Кен и я всегда были щепетильны в этом отношении. Кроме того, Mor почти не пишет о том, что не хочет, чтобы дневники прочли чужие. Лишь когда упоминает, что датский язык для нее как шифр. Я подумала: вдруг она решила их сжечь из опасения, что над ней посмеются потом. Вдруг она подумала, что дневники найдут после ее смерти и люди — то есть мы с тобой — сочтут их нелепыми.

Это совсем не похоже на Mormor, которую никогда не заботило, что о ней думают. Более вероятно другое — она хотела уничтожить дневники, потому что они ей больше не были нужны, она их закончила, буквально и метафорически «закрытая книга». Она терпеть не могла бесполезные вещи. Накопительство утомляло ее, так же как сентиментальность. Она хранила дневники потому, что по своей природе была писателем. Она заносила в них все события дня, думаю, по той причине, по которой и ведут большинство дневников — в качестве лекарства, чтобы отвести душу. Сколько таких писателей ежедневно попадают к психоаналитикам, им безразлично мнение потомков.