Владимир Торчилин: Университетская история

— Нет, они мне его имени не назвали. Сказали просто — “адвокат доктора Тротт”. Но ему-то что там делать? — несколько удивился Андрей и еще больше удивился, поняв, что ни про что, связанное с его отношением к Деби, он сегодня вообще не вспоминал.

— Ну как же — следить за интересами клиента, — усмехнулся Джим. — Но это роли не играет. Давайте прикидывать, что и как.

И Джим начал излагать свое видение завтрашнего разговора.

Неторопливая и обволакивающе-убедительная речь адвоката совершенно убаюкала умотавшегося Андрея. Через какое-то время он почувствовал, что перестал понимать что бы то ни было в иезуитских планах своего юриста, хотя общее ощущение, что тот свои деньги наверняка отработает и его планиду облегчит, в нем появилось. Поэтому он решил полностью положиться на лорда Джима без всякой попытки всерьез разобраться в тех бесчисленных примерах, которые тот выдавал ему как подтверждение неизбежности их победы, а стал думать о своем. То есть опять о Деби, которая на какое-то время исчезла было из его мыслей. И с удивлением ощутил, что впервые испытывает при мысли о ней некое раздражение и даже недоброжелательность. Если до бесед с Джимом он непрерывно подыскивал ей самые разнообразные оправдания и столь же разнообразные ошибки выискивал в том, как он вел себя по отношению к ней, то теперь Джим, пусть даже и не понятный ему до конца, все-таки сумел внушить ему спасительную мысль, что его поведение было вполне нормальным и естественным, а просто слегка обезумела и начала играть в совершенно идиотские игры значительная часть окружающего их мира.

Но поскольку достаточно длительная совместная работа с Деби не позволяла возникнуть даже тени сомнения в ее полной нормальности и совершенно исключительной рассудительности и предусмотрительности, то следовало прийти к единственно возможному выводу — о том, что она вовсе не защищает свое попранное достоинство, используя для этого любые доступные, пусть даже и не вполне адекватные меры, а, напротив, сознательно и умело использует этот самый мировой идиотизм, чтобы состричь с него дивиденды. Ведь не могла же она не видеть — женщина ведь, и еще какая! — что он действительно влюблен в нее без памяти и что никакой опасности с его стороны ей не грозит ни в личном, ни в деловом плане, как бы она на его чувства ни отреагировала. Достаточно ей было просто и спокойно сказать ему, что ему ничего не светит и что его заходов она не принимает и просит его их прекратить, и он, что бы там ни происходило у него внутри, этим злосчастным письмом и ограничился бы. Да надеждой, что в будущем всё может еще повернуться по-иному. И даже если бы и не повернулось, то, во-первых, с течением времени всё могло бы как-то само рассосаться, а во-вторых, кто знает, какие встречи ему могла бы еще подбросить жизнь, раз на одну такую встречу она уже расщедрилась. И всего этого она не могла не понимать, но, тем не менее, решила действовать по-другому.

Тут ему пришла в голову еще одна мысль: ведь если бы ее заявление в ректорат действительно было воплем отчаяния сотрудницы, перепуганной домогательствами начальника — допустим даже, что именно так она вполне искренне восприняла его осторожные предложения и письмо, — то тогда она первым делом должна была бы требовать его увольнения, а не заниматься методическими подсчетами материального выражения своих моральных терзаний! Но в ее четком и логичном, как научная статья, заявлении требование убрать его из университета стояло на последнем месте — так, вроде как для порядка. А начиналось всё с денег и продолжалось деньгами, и требовались эти деньги даже не с него, а с университета. Как-то не тянуло всё это на всамделишный испуг и реальные страдания. Скорее, использование удобного момента, который он ей так щедро предоставил... Кем же надо быть, чтобы...

— Эндрю, — прервал его горькие размышления недовольный голос Гордона, — вы меня совершенно не слушаете, а нам надо решить, как строить предстоящую нам завтра исключительно важную беседу.

— Да нет, Джим, всё я слушаю, — несколько приврал Андрей. — И не беспокойтесь, всё я соображу, ничего не перепутаю, не вовремя не вылезу. В конце концов, это ведь моя судьба решается! Так что давайте считать, что мы к бою готовы. А сейчас я просто задумался.

— Хорошо, хорошо, — не стал спорить Джим, — готовы, так готовы. Давайте только на всякий случай договоримся, что при каждом обращенном непосредственно к нам вопросе вы сначала ждете моего ответа и только потом добавляете что-то свое, да и то только в том случае, если вам уж очень захочется. А если вы слишком увлечетесь, я буду вам наступать на ногу. Поэтому сядем рядом. Так что ни на шаг от меня не отходите. Я — вся ваша надежда на спасение!