Владимир Торчилин: Университетская история

Андрей вряд ли стал бы перебираться в этот университет – и труба не в пример пониже и дым пожиже. Да и некие обязательства он тоже ощущал – все-таки именно тот, первый, университет взял его сразу на постоянную должность, когда он только приехал из Москвы в Америку и ничем особенным похвалиться ещё не мог. Так, в придачу к достаточно плохому английскому – пара статей в приличных журналах, да довольно нахально пройденное обследование, где он подверг сильному сомнению результаты как раз того из местных корифеев, кто был вторым по значимости лицом в конкурсной комиссии. Хорошо, хоть мужик оказался старой школы и сразу признал в нем заслуживающего уважения коллегу – вместо того, чтобы озлиться и начать вставлять палки в колеса. Да, в общем, немало хорошего можно было вспомнить за прошедшие пять лет, которые вывели его в первачи по их области, а плохого вроде как вообще и не было. Так бы, наверное, и работал, придерживаясь привитой на родине тяге к постоянству и не слишком понятного презрения к “летунам”, и рос бы понемногу. Хотя, строго говоря, расти выше полного профессора было некуда, тем более что административная карьера ему была абсолютно противопоказана. Вот и катилась бы его размеренная жизнь, как биллиардный шар по аккуратному сукну до самой лузы далекой пока еще отставки, чтобы свалиться потом в сеточку обеспеченной старости (совершенно в лактионовском духе, только что на самом деле, а не в фантазии художника). И лишь иногда в этой сеточке покачиваться, отправляясь во все положенные отставникам путешествия от солнечной Флориды до заснеженной Аляски. Не он первый, не он последний.

Но это всё философия. А в университете шла нормальная и привычная работа, и сетовать ему оставалось разве лишь на то, что места для разрастающейся лаборатории категорически недостает, хотя денег на исследования перепадает (впрочем, что значит перепадает: потом и кровью достаются!) всё больше. Приходится даже отказываться от практически гарантированных, поскольку ни людей, ни приборы размещать уже негде. А нового здания под него одного никто строить не будет.

Вот на этом его и купили. Пусть пригласивший его провинциальный университет в университетской табели о рангах стоял куда ниже старого, но город был быстро растущий, с претензиями, так что в университет этот вбухивали деньги огромные, ни земли, ни кирпича не жалели. И лаборатория, размером раза в три больше его предыдущей ему предложили только так, для начала разговора. А потом к ней прибавили чуть не двойную зарплату, еще и ссуду на дом, добавив которую к вырученным от продажи старого дома деньгам на новом месте можно было построить прямо-таки роскошный дворец – хотя, если вдуматься, зачем ему дворец одному? Но, с другой стороны и вообще приятно, и не всегда же он один будет – в общем, заманчиво… А уж сколько слов всяких наговорили – хочешь - не хочешь, а действует.

Всеми этими прелестями доставали его чуть не полгода. И достали после того, как один американский коллега, с которым они подружились, узнав по секрету о полученном предложении и его терзаниях по этому поводу, сказал, что от таких предложений не отказываются. Мало того, что на тамошних условиях он быстро развернется ещё лучше, чем раньше, а об уровне работ, в конце концов, не по университету судят, а по тому, что и где печатаешь – так что если вдвое больше статей пойдет, то он это провинциальное место до мирового уровня подтянет. А кроме того, сказал он, если в их кругах станет известно, что он от такой роскоши отказался (а известно станет обязательно), то это может отразиться на его реноме. Во-первых, подумают, что он чем-то глуп и просто не понимает разницу между хорошим и лучшим, а для репутации такие разговоры не подарок. А во-вторых, вообще могут решить, что у него с наукой возникли какие-то проблемы, если он от возможности такого мощного расширения шарахается…

Да, только этого ему не хватало!.. Да и вообще – все его коллеги и в самом деле ведь непрерывно перемещаются из университета в университет, считая это само собой разумеющимся, так что его сентиментальную привязанность к первому месту в новой стране оценить способны, наверное, разве лишь такие же морально ущербные бывшие соотечественники. В конце концов, и дома ведь когда-то говорили, что плоха мышь, которая один только лаз знает!..

Ясно, что он не устоял. И, как выяснилось, был совершенно прав.