Хулио Серрано - В Гаване идут дожди

– Это попросту невозможно. Ты никогда не исчезнешь. Мы всегда будем вместе.

– Всегда будем вместе – хорошее название для романа. Ты никогда не пробовал написать роман?

Теперь она села на меня верхом, ее упругие бедра и розовый пупок, оказавшиеся неподалеку от моего рта, приводили меня в страшное возбуждение.

– Замечательный был бы роман. О любви зрелого мужчины и девочки, – сказал я и, вытянув шею, поцеловал ее бедро.

– Знаешь, а ведь все на свете исчезает. Все исчезнет – я, ты, человек, Земля, Галактика.

Я опешил. Что за дикие мысли в такие изумительные минуты? Да, Моника была непредсказуема, загадочна.

– Ну, так кто же из нас пессимист? – спросил я, словно продолжая один из наших прежних разговоров на подобные темы.

– Ты ошибаешься. Я не пессимистка. Я реалистка. Реалистка, живущая в некоем реально пессимистическом мире. В мире конца тысячелетия.

Я мягко привлек ее к себе и поцеловал одну и другую грудь.

– Пусть так, но теперь давай займемся реально оптимистической любовью, чтобы успеть до окончания тысячелетия и до того, как ты исчезнешь, – сказал я ей тогда в постели.

Она крепко прижалась ко мне.

– Ты сам не исчезай, – сказала она. – Не уходи никогда.

– Мне некуда уходить. – Я ласково пригладил ей волосы. – А ты никогда не говори о всяких исчезновениях. Мне это не нравится.

Конец тысячелетия еще не подошел, но мои настенные часы уже прокуковали девять раз, а Моника не появлялась. Я хотел ей позвонить, да мой телефон, как обычно, не подавал признаков жизни.

На сей раз мы заранее договорились о свидании у меня, без всяких встреч на улицах. «В восемь я приду к тебе», – сказала она, но был уже одиннадцатый час, а она не приходила. Мне всегда помнилась одна ее любимая фраза: «Я никогда не опаздываю на свидания».

Из угла с диска на меня печально поглядывали битлы, видимо недоумевая, почему им не дают петь в этот вечер.

В одиннадцать часов я уже не на шутку забеспокоился – в любом случае она предупредила бы меня.

У нее, конечно, могли измениться планы, пришлось пойти с иностранцем или… Нет, Моника не могла так поступить. Она непременно поставила бы меня в известность. Мое волнение росло, я не отрывался от окна. Гавана, понятно, не Мехико, не Каракас и не Нью-Йорк, но и тут преступлений хватает. Все слышали об убийстве и ограблении двух хинетер и какого-то иностранца. Я старался отгонять черные мысли.

Подожду до половины двенадцатого и лягу спать.

Но когда она и в половине двенадцатого не пришла, я отправился на улицу к телефону-автомату, который находился в нескольких кварталах от моего дома. Звонил раз, два, три раза, но никто не отвечал. В тревоге я побрел домой. Что могло с ней случиться?

Хотя ты и побаиваешься Кэмела с дружками, тебе не перестать прогуливаться по Малекону. Не перестать, не только потому, что там можно встретить клиента и заработать деньги, которых тебе вечно не хватает, но и потому, что ты не выносишь сидеть взаперти в своей квартире в районе Ла-Вибора, уставившись в идиотский телевизор и изнывая от летней жары. Тебе необходимо подышать морским воздухом, с кем-нибудь поболтать, пойти на танцы. Ты всегда озираешься, нет ли тут Моники. Сегодня ее не видно.

Машины на Малеконе не задерживаются, но на этот раз одна тормозит и останавливается рядом с тобой.

– Не хочешь прокатиться? – Голос самый обычный, без всякого акцента. Но что-то в нем заставляет тебя насторожиться и помедлить с ответом. Мужчина пристально смотрит на тебя через окошко. Его пышные усы, похоже, призваны компенсировать скудную растительность вокруг лысины.

– Тебе не нравится кататься?

– Может, и нравится. Смотря как.

– А на что смотреть-то? – В голосе нарастает раздражение.

– А на то, далеко ли поедем.

– Хватит хрень разводить. Сколько? – Голос становится хамски грубым.

– Пятьдесят.

Мужчина высовывает голову в окошко, и ты смотришь ему прямо в глаза, мутные и красные.

– А кто ты есть? Мадонна? – Слова плевками вылетают у него изо рта. – Дерьмовая кубинская шлюшка с такой дерьмовой задницей, как у тебя, и двух долларов не стоит. – Из окошка летит брань, несет перегаром.

– А сам ты, паразит, кто? Рэмбо? – отвечаешь ты и наливаешься яростью.

Мужчина пытается открыть дверцу, ты отступаешь и замахиваешься на него сумкой. Он убавляет пыл, мотор ревет, и машина срывается с места.

– Пьяная сволочь, твою мать!.. – кричишь ты ему вдогонку.

В полицейском участке Кэмела заперли в каморке без окон и почти без воздуха. Он мечется там, как загнанный зверь. У него отобрали часы, пояс, бумажник, кожаные браслеты, цепь с распятием и ожерелье Чанго.