Хулио Серрано - В Гаване идут дожди

– Только о хорошем. Дурных вестей мне хватает.

– Я познакомилась с одним интересным человеком, который мне очень нравится. – Моника подносит к губам стакан.

– Кубинец? Интересный? Небось работает в иностранной фирме?

– Нет, вроде бы из бедных и зарабатывает на жизнь чем придется. Но очень умный и культурный.

– Культурный, умный, бедный… – Ты пожимаешь плечами. – Хорош букетик. Сколько же лет этому голодранцу?

– Больше, чем нам.

– И что ему от тебя надо? – говоришь ты и расплющиваешь окурок в аляповатой пепельнице.

Моника медлит с ответом. А правда, чего он от нее хочет?

– Не знаю… Наверное, ничего.

– Ничего?! Не хочет ни потискать тебя задаром, ни приятелю перепродать, ни денег попросить?

Пианист Серхио, закрыв глаза, наигрывает мелодию «Касабланки». Моника тоже закрывает глаза, стараясь припомнить свои с ним разговоры.

– Не думаю… Он вроде бы приличный человек.

Тут ты впервые смеешься и закуриваешь третью сигарету.

– Знаешь, – говоришь ты, – «приличные люди» дохнут в молодости от инфаркта. Берегись таких мужиков. Эти твари не клеятся без цели.

Моника замирает с поднятым стаканом, секунду глядит на тебя и опускает глаза. А если Лу права и он козел, она снова окажется в дурах, думается ей. Остается молча покачать головой и, сложив губы трубочкой, выпустить струйку дыма, который смешивается с дымком твоей сигареты.

В бар входит молодой негр, ты встаешь и идешь ему навстречу, что-то говоришь, но он тут же уходит, а ты с недовольным видом возвращаешься к Монике.

– Что случилось? – спрашивает та.

– Ничего. Как обычно – травка. Опять ничего не удалось достать, – и ты залпом допиваешь «дайкири». Моника с сочувствием смотрит на тебя и похлопывает по руке. – Не знаю, что с собой сделаю, если не достану, – тихо говоришь ты.

– Надо бросить, – Моника поглаживает твою руку.

– Хотела бы, да не могу, – отвечаешь ты и провожаешь взглядом двух иностранцев с мулатками, уходящих из бара.

К полуночи из бара уходите и вы и, переговариваясь, идете по улицам до Ведадо. Там, поблизости от дома Моники, ты останавливаешь такси, чтобы доехать до своей квартиры.

– Тебе какое-то время не стоит выходить из дому, – говоришь ты Монике и, поцеловав ее, садишься в такси.

– Чао, Лу, – говорит Моника. – Береги себя.

– Ты тоже… – отвечаешь ты, и машина исчезает в уличной тьме.

Когда я тем вечером вернулся домой, стояла удушающая жара, и первым делом захотелось включить вентилятор и распахнуть окно, в которое вместе со слабым дыханием свежести ворвались крики соседки и оглушительная музыка запущенного на полную мощь магнитофона.

Надо было как следует подготовиться к предстоящей ночной встрече с Моникой. Мы с ней из-за моей поездки в Пинар-дель-Рио не виделись целую неделю, и я не мог дождаться свидания.

Дел было немало: постелить чистые простыни, нарезать ветчину, подготовить лед, сахар и лимон для рома. Моника предпочитала коктейль «дайкири», но мой миксер давно сломался, и ей приходилось довольствоваться ледяным ромом, которым ей нравилось кропить меня после огненных объятий, а потом нежно, как конфетку, слизывать сладкие капли с моего живота.

Я аккуратно нарезал хлеб и положил ломтики на газовую плиту. У меня еще были оливки, желтый сыр и две коробки сардин в масле, «made in Soviet Union», купленные еще в ту пору, когда Советский Союз был непобедимой Матерью Родиной. Чего еще не хватало? К счастью, воду в душе не отключили, в комнате было сравнительно чисто, битлы лежали рядом со старым проигрывателем, готовые услаждать слух Моники своими меланхоличными голосами. Не хватало только ее самой. И она всегда являлась – с улыбкой, со своим «Вот и я!», звучавшим как «Да будет свет!», и всегда с каким-нибудь даром, будь то коробка шоколадных конфет, пачка печенья или еще что-нибудь на десерт.

– Попробуй это печенье, – сказала она мне как-то ночью в постели, и я ощутил во рту что-то сладкое и ароматное, как манго.

– Ты сама как печеньице, – сказал я, – сладкая и нежная.

– И ты хочешь меня разжевать и проглотить. – Ее губы прикоснулись к моим глазам легким поцелуем.

– Нет, жевать тебя не хочу, но ты всегда будь во мне, со мной. Не уходи.

Она уселась мне на ляжки и возвышалась надо мной дивной обнаженной скульптурой.

– А что ты сделаешь, если я исчезну? – спросила она. Это была еще одна ее излюбленная игра. Что я сделаю, если такое случится? Что со мной будет, если это произойдет?

Великое множество последствий могло возыметь любое наше действие. Однако раньше она никогда не произносила слова «исчезну». Скрывалось ли за этим шутливым вопросом серьезное намерение? Нет, такого быть не могло.