За стены белые Успенья,
За комнатушку в три шажка,
За шорох листьев на ступенях,
За праздник города Торжка…
— Надо же… А ведь у меня в жизни была похожая поездка…
— Не скромничайте, Арсений Васильевич, у вас много было поездок.
— Не надо ехидничать, Елена Евгеньевна, я конкретно о Торжке… Галина Аркадьевна, еще хочу.
— В Торжок?
— В Торжок я хочу всегда, Елена Евгеньевна. Сейчас я хочу слушать стихи.
Но Галина Аркадьевна молчала, затем тихо произнесла:
— Вот подумалось вдруг: не станет меня, но останется дочка. И стихи. У меня их много, очень много. Только…
— Только что, Галя?
— Не знаю, как это сказать, Наташенька… Я без стихов не могла жить…
— Их будут читать, вот увидишь, — перебила Галину Аркадьевну девочка.
— Спасибо, — грустно улыбнулась та.
— Мы все так думаем, — Елена погладила Галину Аркадьевну по руке. А еще они будут нужны людям. Очень нужны. Только, пожалуйста, не говори о себе в прошедшем времени. Договорились?
— Хорошо, не буду. Давайте — вот это:
Лежу на лугу
Средь каких-то цветов златоглавых.
Щавелевый стебель
Сжимает забыто рука.
Касаются неба
Тончайшие длинные травы,
Кудлатому облаку
Нежно щекочут бока.
И божья коровка
На лоб мой легко приземлится.
И спустится с неба
По стебельку муравей.
Как будто бы там,
В голубой и высокой столице,
Им отдан приказ
Попроведать сегодня людей.
А эти цветы —
Поплавками им по небу плавать.
В том недостижимом
И недостоверном краю.
Но с неба стекают
Тончайшие длинные травы
И нежно щекочут
Пригретую щеку мою.
Внезапно — впрочем, наверное, совсем не внезапно, — просто они все забыли о времени — погас последний огонек в костре, улетела в небо последняя искра. Арсений скорее почувствовал, чем увидел, как вздрогнула Наташа. На чердаке дома скрипнула дверца. Потом, много позже, и Лена и Покровский будут вспоминать те мгновения, когда погас последний огонек костра, когда откуда-то издалека донеслось тоскливое «гав-гав-гау-у» неизвестного Энского Полкана и в наступившей темноте они услышали стук — это было падение о землю первой снежинки. Это так и было, они услышали — падение снежинки. Арсению на какое-то мгновение показалось, что он видит свечение над головой Галины Аркадьевны, которое, словно августовские падающие звезды, пронзали падающие снежинки — вторая, пятая, сотая. А Елена этот свет увидела в глазах Наташи, влюблено и прощально смотревших на Галину Аркадьевну, которая вдруг подняла лицо к небу и, словно разговаривая с кем-то, начала читать:
Ночная жизнь сверчка и светлячка.
Ночная жизнь летучей мыши.
Сомнамбулы, шагающей по крыше.
Душистого ночного табака.
Невнятный шум. И яркий аромат.
Какая-то огромная работа,
И тайный смысл ходьбы до поворота.
От поворота, и опять назад.
Тревожное мерцанье, шелест крыл,
Зовущий запах, белая рубаха.
… Зачем они пред тьмой не знают страха?
И кто окно чердачное открыл?
И тот смертельно узенький карниз.
И лунный луч. И сомкнутые веки.
Есть неземное что-то в человеке,
Что не дает ему сорваться вниз.
Морзяночка нездешняя сверчка.
И светлячка полночные сигналы.
Кому они? Какой планете малой?
Ночная жизнь… Во тьме скрипит устало
Раскрытое окошко чердака.
* * *
— Да, ночная жизнь, — нарушил молчание Покровский, — в последнее время чувствую, что превращаюсь в филина. Или сыча — веду исключительно ночной образ существования.
— Тогда кем мне назвать себя? — спросила Елена. — Совой?
— Ну, почему сразу совой? Есть множество птиц, ведущих исключительно ночной образ жизни.
— Вы — эльфы, ребята, наши энские эльфы, — Галина Аркадьевна поднялась, — впрочем с завтрашнего дня я тоже к вам присоединюсь, если примите в свои эльфийские ряды.
— Что ты хочешь этим сказать, Галина? — спросила Елена.
— Как я поняла, вы существа ночные, значит, для вас сейчас все только начинается. Приглашаю ко мне.
— Зачем? — Ермолова не могла скрыть удивления.
— Во-первых, сегодня у меня состоялся литературный вечер, первый за несколько лет, да еще в такой романтической обстановке, а во-вторых…
— Да, Галя, что, во-вторых?
— Как-то не хочется о грустном, Леночка… Вот Арсений Васильевич и Наташа все поняли. Ведь так?
Читать дальше