Виктор Лихачев - Единственный крест

— Если так, то я рада. И что мы сейчас будем делать?

— Отведем Лисаветочку к Асе с Олей — пусть поиграют, а мы постараемся втроем — ты, я и Вадим встретиться с Романовским. Глядишь, о чем-нибудь договоримся.

— Хорошо. Но у меня одна просьба.

— Хоть две.

— Нет, одна.

— В начале нашего разговора ты сказал, что тревога твоя — не связана с нашим делом. С чем же она связана?

— Со мной, — очень просто ответил Сидорин, как будто отказался от предложенного стакана воды.

— Ты хочешь, чтобы я еще раз просила тебя открыться передо мной? Или одного раза…

— Да, достаточно. Обещаю все рассказать, как только выпадет свободная минута. Пока давай займемся Романовским.

В этот момент раздался звонок.

— Я слушаю.

— Привет, Лиза, это Вадим.

— Здравствуй, Петрович.

— Прости, Асинкрит у тебя?

— Да.

— Позови его, пожалуйста. И чем быстрее, тем лучше.

— Для кого?

— Для всех нас?

Сидорин взял трубку.

— Здравствуй, Петрович. Ты случайно в прошлой жизни не работал гонцом при дворе султана? Помню одного такого, ему после трех дней службы отрубили голову — парень одни плохие вести приносил.

— Смейся, смейся, паяц. Мне сейчас Храбростин звонил…

— А кто это?

— Наш уролог. К нему в отделение знаешь кого положили?

— Кажется, догадываюсь: твоего друга Романовского?

— Молодец, в самую точку. Храбростин сказал, что ничего серьезного — обычный пиелонефрит. Подлечат и через две недельки выпустят.

— Я рад за него. Ты почему столь эмоционален, мой друг?

— Не догадываешься?

— Нет.

— Странно. Хорошо, слушай дальше. Сегодня он купил пива, говорят, шесть бутылок, поехал зачем-то в город…

— Да что ты говоришь… Приехал из города…

— И не смог сходить в туалет. Разумеется, перепугался. Я даже удивлен был сначала: говорю ему, выпей, фурамедон — и все будет нормально, а завтра — с визитом к Храбростину.

— Можешь не продолжать, угадаю с одного раза: Романовский о фурамедоне не вспомнил, зато вспомнил обо мне.

— Да, и теперь я догадываюсь, почему. Зовет он тебя.

— Только ты не очень-то зазнавайся, — Толстикова была поражена, но пока они ехали в больницу, старалась опустить Сидорина на землю. — Пиелонефрит каждый может подхватить…

— Идучи за счастьем. Разумеется каждый.

— А почему ты такой счастливый?

— Откровенно?

— Желательно. Только про теорию не надо, пожалуйста. И, надеюсь, ты не радуешься несчастью человека.

— Елизавета, ты впрямь ничего не понимаешь? Я радуюсь: Вадим сказал, что за две недели его подлечат. Значит, нет у меня греха на душе. Но зато он… он все понял. Не я ему сказал, но через меня сказали. — И Сидорин показал на небо.

— Я ведь после того разговора, — продолжал Асинкрит, — страшно зол был на Романовского. А оказалось… все оказалось кстати.

В больнице их уже ждал Вадим Петрович.

— Ребята, вот халаты. Надевайте — и за мной.

Для Романовского нашли отдельную палату. Лизе показался знаковым ее номер — 6. Она заметила, что номер палаты сделал Сидорина еще счастливее.

— Асинкрит, — шепнула Толстикова, — ты хоть смени выражение лица.

— А на какое надо сменить?

— На соответствующее. Это же больница.

— Ладно, там посмотрим.

Надо отдать должное Сидорину: к кровати Романовского он подходил с самым грустным видом.

— Что с вами случилось, Сергей Кириллович? — участливо спросил Асинкрит, подходя к больному.

— А то вы не знаете? — слабым голосом ответил тот.

Асинкрит откашлялся, успев при этом прошептать Толстиковой: «Ну что, говорить правду легко и приятно?» Лиза в ответ чуть слышно: «Выкручивайся сам».

— Так что же вы молчите, Асинкрит Васильевич? Сказать нечего?

— Отчего же, Сергей Кириллович. Но, во-первых, я сказал все что хотел, тогда, при нашей встрече. Во-вторых, это вы меня позвали сюда, а в-третьих — взбодритесь. Жить будете…

— Точно? — неожиданно перебил его Романовский. — Я вас давно раскусил.

— Меня?

— Вас. Опасный вы человек. Вадим, будь с ним поосторожней, прошу тебя.

Вадим Петрович, до этого скромно стоявший чуть поодаль, удивленно поднял брови:

— Почему?

— У него после той аварии открылись паранормальные способности. Я читал об этом. Одним молния в и голову ударяет, а его головой об автобусное стекло трахнуло.

— Фи, Сергей Кириллович, вступила в разговор Толстикова, — вы раньше так не выражались.

— Посмотрел бы я, как вы выражались, окажись на моем месте.