Виктор Лихачев - Единственный крест

— Девичья фамилия Крылова. Вот ее папа, Нил Родионович.

— Как же вы смогли?

— Это Дмитрию спасибо. Говорю же, уникальный человек — в один день все сделал.

— А вот здесь женщина…

— Которая? Пелагея Яковлевна — мама. Есть предположение, что она — родственница Сороки… И, наконец, она сама, наша Агафья Ниловна.

Лиза прочитала подпись под снимком:

— Иванова Агафья Ниловна. Галя, посмотри, какое лицо. Сколько ей на этом снимке?

— Девяносто пять.

— Уму непостижимо.

— Я немножко в ее фамилиях запутался. Вот статья про нее Дмитрия в краеведческом альманахе. Здесь он об Агафье Ниловне как о Семеновой пишет. Это фамилия ее мужа от второго брака. Почему под фото написано «Иванова» — не знаю.

— Асинкрит, разве это важно? Господи, если б вы знали, что сделали для меня.

— Догадываюсь, — скромно ответил Сидорин, — а вот вы еще нет.

— Почему?

— А потому что главный подарок еще впереди. Так, прошу всех отвернуться. Я серьезно.

— Асинкрит, я понимаю, что ты герой, — начала было Глазунова, — но…

— Галя, я не шучу. Отворачивайтесь.

Сидорин достал из рюкзака рулон, обернутый в газету.

— Теперь можно открыть.

— Что это? — у Лизы от нетерпения почему-то зачесался нос.

— Разворачивайте и смотрите. Она теперь ваша.

— Да рви ты ее, бумагу эту, — подсказала Галина.

— Асинкрит… Это — Богданов?! Настоящий?

— Самый что ни на есть. — Сидорин никогда не думал, что подарки так приятно делать, даже приятнее, чем получать самому.

— Нет, я не могу принять… Ведь это же…

— Правильно, Николай Петрович Богданов-Бельский. Прочитайте на обороте.

— Зачем? Я и так вижу.

— Нет, все равно, прочитайте.

Лиза перевернула холст и прочитала: «Моей доброй помощнице Агафьюшке на долгую память. Храни тебя Господь. Н.Богданов. 1920 год».

Картина изображала двух девушек, сидевших, взявшись за руки возле террасы большого деревенского дома. Спускается ночь, и только свет луны освещает террасу, касты сирени, милые и грустные лица девушек.

— Помните девочку с балалайкой в руке? Это она, уже повзрослевшая. Аня, Зольникова Аня, дочь местного учителя. Богданов из Островно уехал навсегда в двадцатом, так что все сходится. Если они с женой Агафье подарили корову, то почему ему было не подарить картину?

— Асинкрит, повторяю, я не смогу ее принять, — Лиза положила картину на стол.

— Ну почему, Алиса? — Глазунова расправила рулон. — Я в этом не очень понимаю, но если ты художника изучаешь, любишь его творчество… Нет, не понимаю.

— Ему место в музее, — тихо, но решительно возразила Толстикова. — Слишком дорогой для меня подарок.

— Чудо ты в перьях, Алиса, — вздохнула Галина, — я бы на твоем месте…

— Стоп, девушки, — поднял руку Сидорин, взывая к тишине, — не будем препираться. Еще раз по порядку. Я рассказал Агафье Ниловне, кто и почему интересуется Николаем Петровичем Богдановым. Когда мы прощались, она вышла и протянула мне рулон. Знаете, что мне сказала эта мудрая женщина? Берите, говорит и подарите той девочке. Раз ей в душу Николай Петрович со своими картинами запал, значит, хороший она человек. Так ей и передайте. Честное слово, — продолжал Асинкрит, — я тоже отказываться начал, что-то про родственников говорить, про ценность картины. Улыбнулась Агафья Ниловна, она вообще — удивительная: ум ясный, душа светлая, хотя и физически немощна. Кажется, она совершенно лишена чувства злобы, ненависти… Так вот, улыбнулась Агафья Ниловна в ответ и молвит, тихо так: «Сынок, для меня ценность картины — в том, человеке, что ее рисовал, в том, что я на ней молодая, с подругой сердечной своей. Николая Петровича больше нет, Анечки тоже, скоро и меня не станет. А родственники… Много их у меня — дети, внуки, правнуки. Кому-то одному подарю — другие обижаться будут. Нет уж, бери картину и вези той девушке». Что я и сделал, Елизавета Михайловна. Захотите в музей картину отдать — воля ваша. Захотите продать — тоже право имеете. Ну что, Галина, — уже обращаясь к Глазуновой спросил, закончив свою речь, Асинкрит, — убедительно?

— Сильно, — похвалила та. — Вот что значит мужская логика.

— Если она сама… — было видно, что внутри Толстиковой еще идет борьба, — это другое дело… Асинкрит, спасибо вам.

— Да уж ладно…

— Нет, правда, я думала, что больше никогда не смогу радоваться, а тут такая радость…

— А ты думала, почему он так сиял, когда пришел? — Галина была счастлива за подругу. Она хотела предложить Алисе поцеловать Сидорина в щеку, но решила все-таки смолчать. А Толстикова продолжала благодарить: