Михаил Васильев - Остров

Волны захлестывали ноги покойника.

— …Чем тут помянешь? — звучало за спиной.

— У меня спирт есть, муравьиный, правда. И мало, конечно.

— Давай. Выпивка плохой не бывает. И Аркашка еще нальет — дело святое. Ну как, феодал?

— Догулялись, ебио мать. Сволочи! Пропили Семена.

"Ну вот, первым ушел из тела своего."

— Доску на гроб только у тебя, Аркадий, можно, — заговорил Демьяныч. — Я сам Семену и пирамидку сколочу, со звездой.

— Казака смерть либо на колу, либо на пиру. — "Если бы Семен меня услышал, — обиделся, — тут же подумал Мамонт. — Казаки ведь враги его были."

В яме стоял, откуда-то взявшийся, наскоро сколоченный, гроб. Совсем неглубокая могила, выкопанная, обессилившими от пьянства, мизантропами. В гробу скорчился Козюльский, сейчас переодетый в чистую белую рубашку. Подвязанная бинтом челюсть, на лбу — венчик из каких-то мелких орхидей. Бесполезное и нелепое, покинутое человеком, тело.

"Пока не пришла к ним разлучительница всех собраний, смерть. Свежая могила. Вот гнусное словосочетание. Свежее кладбище даже."

— Нация — это народ и его могилы, — заговорил Мамонт. "Откуда такие слова в голове берутся?" — Первая смерть. Будто символ — был остров Мизантропов раем, а стал островом. Вот так, Семен… Что видишь ты сейчас в мире теней? — "Вот бы кто-нибудь записывал мои слова." Но никто не записывал и даже не слушал его. — Где ты сейчас? В одиночестве пробираешься во мраке по камням, по скалистому берегу Стикса? Или уже пируешь за столом с новыми друзьями и в этот момент принимаешь из рук Одина чашу с самогоном?

"Звучит очень по-нашему, в духе мизантропов."

Не слыша Мамонта, рядом твердили свое:

— …Ну ладно, Семен, не взыщи.

— Теперь не взыщет.

Мизантропы стояли у могилы, освещенные светом факелов. Факелы придавали всему неуместную, средневековую какую-то, торжественность, о ней вряд ли подозревал кто-то кроме Мамонта. Сзади тихо плакали японки. Из мизантропов не плакал никто, только Кент как-то странно кривился, будто боролся, не давал возникнуть какой-то гримасе. Вдруг оказалось, что он переживает смерть Козюльского больше всех.

"Взаимное соперничество закончилось за смертью одной из сторон."

Гроб заложили досками, поставили сверху его любимый котелок, на дне его переливалось немного спирта.

— Прости, Семен, не таких ты похорон достоин… Отмучился, бедняга, — Демьяныч поднял и бросил в яму горсть песка. — Еще встретимся. Все мы временно живые, итог один. На всех у бога одна статья заготовлена. Высшая мера и амнистии не будет.

"Грязное дело — смерть", — думал Мамонт, глядя на падающую землю. Внутри появлялось какое-то непристойное облегчение и его не удавалось подавить. Будто и эти похороны были всего лишь хлопотной заботой. Достойно завершавшейся.

На месте того, что осталось от человека теперь был только холм рыхлой земли. Мизантропы нелепо стояли вокруг, глядя на него.

— Несправедливо это как-то, — сказал кто-то.

— Сколько ему лет? Было?

— Теперь уже никто не узнает.

Как-то странно было не слышать среди других голоса Козюльского.

— Ладно, Семен, лежи пока так, — заговорил Аркадий. — Будет время — памятник тебе поставим. Из гранита-камня. На вечную память.

— Ну где твой алкогольный суррогат? Кто-то спирт муравьиный предлагал, — Вокруг могилы зашевелились. Опять громче всех стали слышны Демьяныч и Пенелоп: во время похорон они как-то оттеснили других, будто были более привычны к подобным хлопотам. Затянувшаяся встреча Нового Года плавно перетекала в поминки. Сбоку передавали полулитровую алюминиевую кружку: "Давай, за вечную память".

Мамонт вдруг подумал о том, что этот остров простоит еще сто тысяч лет, а от них здесь ничего не останется: "Останется гладкое место. Будто всего этого никогда и не было."

"Немного опередил нас", — В свете костра он видел свое отражение на дне кружки, прямо перед глазами — слоновьи складки век.

— Последний срок придет вне зависимости от нашего влияния. И пьянство с алкоголизмом здесь не самый главный фактор, — сейчас Мамонт не замечал, кому это говорит. Закончив эту фразу, он уже забыл ее начало и, кажется, повторял это уже не в первый раз. Сознание, относительная трезвость, почему-то возвращались фрагментами, эпизодами. — Вот и кладбище здесь основали. С почином, как говорится.

— Да, теперь не выпьешь с Семеном. Любитель был, — Пенелоп откусил конец сигары и теперь жевал его по своей давней привычке. — Совсем скучно без него стало.