Михаил Васильев - Остров

Теперь ощущается, как оно сложно и хитроумно устроено. Он видит свою, лежащую рядом, руку, кисть этой руки, под кожей лучи костей, соединенные с пальцами, шевелит ими. Оказывается, он одет в толстое коричневое пальто, измазанное известкой.

— Витька Смирнов тоже недавно умер, — говорит этот кто-то, стоящий над ним. — Ты его не знаешь.

— Знаю, — возразил Мамонт. — Витька. С нами на историческом отделении учился. Знаю, толстый такой. — В спину морозно сквозило из ямы.

Теперь он помнит, что еще живым, в том мире, однажды встречался с чертом, говорил о чем-то. Хорошо, если появилась возможность встретиться опять, может черт напомнит что-то из прошлого?

Наклонно идущий тротуар между облупленными домами, осенняя прохлада. На нем никогда не чистившиеся туго зашнурованные ботинки, откуда-то взявшиеся, высоко вылезающие наружу, толстые деревенские носки. Длинный ряд одноэтажных частных гаражей, на крыше — две совершенно неподвижные фигуры, сидящие напротив друг друга. Черт — угольно-черный, с мощными, загнутыми назад, рогами, будто сгусток мрака. Может, — вовсе не физическое тело, а какая-то, созданная для них, местных, видимость. Эти двое словно всерьез ждали этого непонятного Судного дня, о котором здесь так много говорили.

Мамонт прошел мимо, остановился во дворе, напротив старого пятиэтажного дома. Местный мир заканчивается здесь бесконечно высоким лесистым склоном. Котельная внизу, кто-то лениво белит ее, еле ползая по строительным кОзлам вдоль стены. Здесь все делается так. — "Это и есть мой рай?" — На доме наверху — ,зачем-то построенная недавно, неуклюжая надстройка. Там тоже, медленно-медленно, двигаются рабочие.

Все еще постепенно возвращается ощущение своего тела. Боль внизу спины. Накопившаяся усталость.

"Сторож я. Мало нам платят."

Просыпаясь утром, он обнаруживал, что о чем-то размышлял во сне и сейчас продолжает размышлять. Осталось нелепое ошеломление, будто он откуда-то извне вернулся в этот мир. И вроде делать здесь было нечего, закрыв глаза, он опять попытался заснуть, но в голову лез, раздражал разговор вовне, все повторяющееся обсуждение их нынешней жизни.

Хлопнул одинокий выстрел, послышалась ругань Демьяныча. Бесполезная, потому что корейцы его не понимали, как выяснилось за эти три дня.

Мамонт лежал в высокой траве на тростниковом матраце, лежал все эти дни и чаще спал. Все это называлось засадой.

— Богато черных побил, — слышался где-то голос Козюльского. — Не сэкономил.

— Только через Квака и оставалась связь с тем берегом. Теперь все, — Это, кажется, Кент.

— Обещали то, обещали се. Большие доллары сулили. Теперь человека нет и связи нет.

— Видал я, где его прижали. От мин-снарядов все перепахано. Бурелом. Кровищи кругом засохло, на ветках кишки развешаны. Будто толпа на толпу, человек по сто друг с другом вручную дрались. От самого Квака тоже ничего не оставили, измолотили.

Рядом зашевелился Демьяныч, глядя в бинокль, обросший короткой белой, металлически блестящей, бородой.

— Хоть бы побыстрее начали, — пробормотал он. — И чего тянут?

Несколько дней назад черные высадились на берег, в той части острова, которую почти отделяло, врезающееся в сушу, ущелье. То, которое заполнялось приливом, и в котором недавно побывал Мамонт. Получалось, что оно делило остров на две неравные части, и на перешейке между ними Демьяныч замыслил подстеречь черных.

Чем дальше, тем труднее было назвать это засадой. Никто здесь не собирался прятаться. Здесь шумели, кричали, даже били в барабаны, горели костры. Корейцы, не таясь, бродили, уходили и приходили, их перестали уговаривать, махнули рукой. Демьяныч кричал и матерился больше всех, но теперь, кажется, тоже смириться. Хуже того, несколько раз поднималась стрельба, когда кому-то мерещился подкрадывающийся враг. Оставалось только надеяться на неправдоподобное везение и глупость черных. Мамонт надеялся: такое уже случалось на этой войне.

— Дай-ка посмотреть, — Мамонт принял от Демьяныча бинокль. Такая знакомая теперь ему гора из вулканического туфа с этой стороны была совсем черной, голой, похожей на угольный террикон. Легче было на душе оттого, что растительности там не было: на этом склоне никто не мог спрятаться. А внизу, среди такой же как здесь, рядом, высокой полосатой травы, мелькали головы черных. Один, видимо, офицер, сидел ближе других, рядом с большой трубой батальонного миномета, глядел в какую-то бумажку, иногда что-то записывал.