Олег Лукошин - Человек-недоразумение

Молча и несколько удивлённо Круглов отвернулся от меня и осмотрел, слегка покачивая головой, всех присутствующих.

— Кто-нибудь записал, что сказал сейчас этот парень? — артистично разведя руки в стороны, спросил он. — Потому что эти слова непременно надо использовать в одной из наших статей. А быть может, и в программных документах партии! — поднял он над головой правую руку с вытянутым указательным пальцем. — А впрочем, Вовка и сам напишет, он же журналист! — закончил он фразу шутливо.

Фашисты засмеялись и дружно зааплодировали в ладоши.

— Слушайте и запоминайте, — говорил сквозь аплодисменты Круглов. — Нам нужны люди с гибким мышлением, а не остолопы, которые ставят портрет Гитлера на киоты вместо икон. Гитлер — это отправная точка, но мы должны двигаться дальше, быть гибче и хитрее. Молодец, Вовка! — пожал он мне руку, и я понял, что теоретическая часть экзамена завершена.

Затем я прошёл испытание огнём. Оно оказалось совершенно ерундовым. Меня попросили обнажить торс, потом один из партийцев зажёг факел и какое-то время водил им по моей спине и груди. Больно не было, хотя потом я заметил, что в некоторых местах небольшие ожоги на коже всё же остались, а на груди напрочь выгорела едва начавшая оформляться волосяная растительность. Волосы вскоре отросли по новой, гораздо гуще, ожоги тоже улетучились, так что испытание огнём получилось скорее забавным, чем неприятным происшествием.

Тест на вступление в партию был сдан: мне дали выпить чарку самогона, тут же, на месте, выписали партийный билет — за номером шестьсот шестьдесят шесть — я не шучу, но никаких глупых и далеко идущих в мистической безграмотности выводов по этому поводу не делаю — а потом все присутствующие члены НСПР один за другим поздравляли меня — кто пожатием руки, кто дружескими объятиями.

Вечер закончился футбольным матчем и шашлыками с выпивкой. Во время матча я забил два гола, а наша команда победила. В довершение всего явные и недвусмысленные знаки внимания мне принялась оказывать одна из тусовавшихся здесь девушек, она называла себя Матильдой, видимо, это была партийная кличка. Поначалу я держался с ней холодно, но вскоре мне намекнули, что она ластится ко мне не просто так, что это часть церемонии и что если я захочу заняться с ней любовью, то она не откажет и даже будет рада. Я захотел, потому что тоже человек и из мяса слеплен (досадно, однако), мы отошли в лесок и на байковом одеяле, который Матильда предусмотрительно захватила с собой, совершили быстротечный, но в целом душевный и даже местами страстный акт. Не помешали нам ни холодная земля, ни падающие с деревьев листья, так и сыпавшиеся мне на спину.

— Теперь я твоя боевая подруга, — сообщила мне девушка на обратном пути в лагерь, где нас встретили понимающими и одобряющими взглядами. — Можешь всегда обращаться ко мне, когда захочешь. Запиши телефон.

— Я запомню, — ответил я и запомнил.

И действительно не раз обращался, когда хотелось. Таких, как я, было у неё шесть или семь. Порой Матильда вспоминается мне и сейчас — я благодарен ей за искреннюю ласку и нежность, всё же необходимые мне, несмотря на все мои попытки укрощения плоти.

С первых же дней работы в редакции я стал понимать, что работа слишком лёгкая и что деньги, хоть и весьма небольшие, за такой мыслительно-возвышенный труд фашисты просто так платить не будут. Наверняка, размышлял я, припашут меня на что-нибудь более неблагодарное.

Так оно и вышло. Едва я получил партийный билет, как буквально через день всю редакцию в полном составе, а именно в количестве четырёх душ, заслали в Москву на торговлю специализированной литературой. Ничего удивительного, я хоть и не силён в экономике, но сразу сообразил, что от продажи газет ни редакция, ни сама партия существовать не может. Поездке этой я был вроде как даже рад, потому что в Реутово мне начинало надоедать, а Москва какое-никакое, а всё же развлечение.

Специальной литературой являлась кипа гитлеровского труда «Майн кампф» и ещё кое-какие брошюрки типа «Протоколов сионских мудрецов», цитатника из работ Альфреда Розенберга и программы нашей партии (её мы обычно раздавали бесплатно). Ну и, конечно же, свежие номера газеты «Воля». Всё полуподпольным способом издавалось в городской реутовской типографии, директором которой работал двоюродный брат нашего главного редактора. Полуподпольным, а не абсолютно подпольным потому, что времена тогда были лихие, архидемократические, не то что сейчас, и свобода слова на короткое время стала для ошарашенных стремительными историческими переменами совков главной жизненной ценностью. Общество в те годы, в общем-то, допускало возможность существования фашистских партий и распространение национал-социалистической литературы. Либералы, правившие страной, считали ниже своего достоинства осуществлять гонения за политические взгляды, однако разного рода профашистских объединений искренне боялись и неявно, робко, но препоны им ставили. По крайней мере, торговать свободно в Москве «Майн кампфом» мы могли, но не два раза подряд на одном и том же месте. В пределы Садового кольца, как рассказали мне коллеги по редакции, выбирались редко, там менты бродили агрессивные и порой неподкупные, а вот где-нибудь на окраине, в районе чучмекских рынков или строившихся наскоро убогих торговых центров, развернуть распространение литературки можно было практически безбоязненно. Народ, даже те, кто фашизму не симпатизировал, был тогда любопытный и книги покупал просто так, ради интереса. Чтобы погасить в себе, так сказать, биение запретного интереса.