Винфрид Зебальд - Кольца Сатурна. Английское паломничество

В начале апреля 1865 года, через восемнадцать месяцев после отъезда из Новофастова, тридцатидвухлетняя Эвелина Коженёвская умирает в изгнании от чахотки, тень которой распростерлась в ее теле, и от тоски по родине, разъедавшей ее душу. Аполлон тоже почти совсем утратил волю к жизни. У него едва хватало сил на поддержку подавленного горем сына. Работой он больше почти не занимается. Разве что время от времени редактирует строчку-другую в своем переводе «Тружеников моря» Виктора Гюго. Эта бесконечно скучная книга представляется ему зеркалом собственной жизни. «C’est un livre sur des déstinées dépaysées, — скажет он однажды Конраду, — sur des individus expulsés et perdus, sur les éliminés du sort, un livre sur ceux qui sont seuls et évités» [26] Это книга о судьбах тех, кто лишился отечества, об отверженных и потерянных, о лишенных будущего, книга о тех, кто одинок и кого избегают (фр.). . В 1867 году, незадолго до Рождества, Аполлон Коженёвский получает разрешение вернуться из ссылки. Власти пришли к выводу, что теперь он не принесет никакого вреда, и выписали паспорт для одноразовой поездки на Мадейру, для поправки здоровья. Но предпринять такую поездку Аполлон уже не может: не позволяет финансовое положение и сильно пошатнувшееся здоровье. Он ненадолго приезжает во Львов, но для него этот город слишком австрийский, а затем снимает квартиру на Посольской улице в Кракове. Здесь он проводит время, неподвижно сидя в кресле и горюя о потерянной жене, о пропащей жизни и о бедном одиноком мальчике, который как раз написал патриотическую пьесу под названием «Глаза Яна Собеского». Он, Аполлон, сжег все свои рукописи в пламени камина. Иногда сквозняк поднимал невесомые хлопья сажи, похожие на клочки черного шелка, и они некоторое время кружились по комнате, прежде чем опуститься на пол и рассыпаться в темноте. Как и Эвелина, Аполлон умер весной, когда наступила оттепель, но ему не было дано уйти из жизни в годовщину ее смерти. Слабея с каждым днем, он пролежал в постели до конца мая. Во время этих предсмертных недель Конрад, возвращаясь из школы, всегда шел в кабинет отца и делал уроки за столиком под зеленой лампой (окна там не было). Кляксы в тетради и чернильные пятна на руках мальчика появлялись от страха в его душе. Когда отворялась дверь в соседнюю комнату, он слышал хриплое дыхание умирающего. За отцом ухаживали две монашенки в белоснежных чепцах. Бесшумно скользя по комнатам, исполняя свои обязанности, они озабоченно поглядывали на мальчугана, которому предстояло вскоре стать сиротой. А он нанизывал буквы, складывал числа или часами читал толстые польские и французские книжки о приключениях и путешествиях и романы.

Похороны патриота Аполлона Коженёвского превратились в многолюдную молчаливую демонстрацию. Вдоль улиц, закрытых для экипажей, в торжественном умилении обнажив головы, стояли рабочие, школьники, университетские студенты. А богатые горожане снимали цилиндры. И везде в настежь распахнутых окнах верхних этажей теснились группы людей в черных одеждах. Похоронная процессия во главе со скорбным двенадцатилетним Конрадом двинулась из узкого переулка через центр города, мимо неровных башен Мариацкого костела по направлению к Флорианским воротам. Над крышами домов сияло синее послеполуденное небо, и облака, гонимые ветром, казались эскадрой парусных кораблей. Быть может, во время похорон, когда ксендз в тяжелом расшитом серебром облачении бормотал вслед мертвому слова погребальной молитвы, Конрад взглянул вверх и подумал, что никогда прежде не видел ничего подобного этому зрелищу летящих по небу облаков-парусников. Быть может, при этом ему пришла в голову совершенно невообразимая для сына шляхтича идея — стать капитаном. Через три года он впервые выскажет ее своему опекуну и впоследствии не откажется от нее ни за что на свете, даже когда дядя Тадеуш отправит его с гувернером Пулманом на лето в Швейцарию. Пулману было поручено при любой возможности внушать своему воспитаннику, что существует множество разных интересных профессий, кроме профессии моряка. Но о чем бы ни толковал Пулман на фоне Шаффхаузенского водопада, в Госпентале при осмотре строящегося Сен-Готардского туннеля или на перевале Фурка, Конрад твердо стоял на своем. Он не отказался от однажды принятого решения. Всего через год, 14 октября 1874 года (ему еще нет и семнадцати), из окна отходящего поезда он машет рукой бабушке Теофиле Бобровской и любимому дяде Тадеушу, которые провожали его на краковский вокзал. У него в кармане билет до Марселя (он стоил 137 золотых и 75 грошей), а весь багаж умещается в одном чемоданчике. Пройдет шестнадцать лет, прежде чем он приедет погостить на свою все еще не освобожденную родину.