Зэди Смит - Время свинга

— В чем же тогда?

— Ты в последнее время со своей мамой разговаривала?

От этого вопроса я непроизвольно залилась свирепым румянцем. Сколько времени уже прошло? Месяц? Два? Шла сессия парламента, она занята, а если ей хочется со мной пообщаться, она же знает, где меня найти. Все эти оправдания я перебирала у себя в голове довольно долго, прежде чем мне взбрело на ум вообще поинтересоваться, почему Джуди это интересует.

— Ну так, может, стоит поговорить. Она сейчас нам жизнь усложняет, и я не очень понимаю, с чего бы. Было бы полезно, если б ты это выяснила.

— Моя мать ?

— В смысле, на этом сраном острове, который вы зовете страной, миллион проблем — буквально миллион. А ей хочется поговорить о «Диктатурах в Западной Африке»? — сказала Джуди, расставив пальцами в воздухе кавычки. — Британский сговор с диктатурами в Западной Африке. Она в телевизоре, она пишет полемические колонки, она встает в Чайный Час Вопросов чертова Премьер-Министра, или как вы эту херню там называете. Ей просто неймется об этом поговорить. Прекрасно. Ну, это проблема не моя — чем ММР занимается, чем занимается ММФ, — это не входит в мою сферу. А вот у Эйми, напротив, — входит . И в твою тоже. У нас партнерство с этим чокнутым клятым Президентом, и если пойдешь и спросишь у своего возлюбленного Ферна, он тебе расскажет, по какому канату мы сейчас ходим. Поверь мне, солнышко, если его Пожизненное Величество всемогущий Царь Царей не захочет нас у себя в стране? Мы вылетим оттуда в два счета. Школе пиздец, всем пиздец. Ладно, я знаю , что у тебя степень. Ты мне сама говорила много, много раз. По международному развитию она у тебя? Нет, я так и думала. И я уверена, что твоя трепливая мамаша на своих задних скамьях, вероятно, считает, что и она пользу приносит, бог его ведает, но знаешь, что она в действительности делает? Она вредит тем, кому, по ее утверждениям, помогает, ссыт на тех из нас, кто пытается хоть что-то изменить. Кусает руку. Это у вас, похоже, семейное.

Я села в шезлонг.

— Боже, ты хоть газеты читаешь вообще? — спросила Джуди.

Через три дня после этого разговора мы вылетели в Нью-Йорк. Матери я оставляла сообщения, слала эсэмэску, электронные письма, но она мне не перезванивала до конца следующей недели, и необычайным выбором уместного момента, так свойственного матерям, избрала половину третьего дня в воскресенье, как раз когда из кухни вынесли торт Джея, с потолка «Радужной залы» [166] «Rainbow Room» — ресторан и бальный зал на 65-м этаже здания «Комкаст» на Рокфеллер-пласе в Нью-Йорке, открыт в 1934 г. посыпались ленты и конфетти, и две сотни гостей запели «С днем рожденья» под аккомпанемент скрипачей из струнной секции Нью-Йоркской филармонии.

— Что там за шум? Ты где вообще?

Я раздвинула двери на террасу и закрыла их за собой.

— Тут день рождения у Джея. Ему сегодня девять. Я на вершине «Рокфеллера».

— Послушай, я не хочу с тобой спорить по телефону, — сказала мать тем самым тоном, который подразумевал, что именно этого она и хочет. — Я прочла твои письма, я понимаю твое положение. Но я надеюсь, ты понимаешь, что я на эту женщину не работаю — да и на тебя вообще-то. Я работаю на всех британцев, и если у меня появился интерес к тому региону, если меня все больше и больше заботит…

— Да, но, мам, тебя не могло бы все больше и больше заботить что-нибудь другое?

— Тебе разве безразлично, кто твои партнеры в этом проекте? Я же знаю тебя, моя дорогая, и мне известно, что ты не наемница, знаю, что у тебя есть идеалы — я же тебя сама вырастила, бога ради, потому и знаю. Я этим вопросом глубоко занялась, Мириам тоже, и мы пришли к выводу, что на этом рубеже проблема прав человека действительно становится невыносимой — хотелось бы, чтоб это было не так, ради тебя, но нет. Дорогая моя, разве ты не желаешь знать…

— Мам, извини — я тебе перезвоню, мне пора идти.

Ко мне шел Ферн в скверно сидящем, явно прокатном костюме, коротковатом в лодыжках, нелепо мне помахивая, и я, по-моему, до сего мгновения не понимала, как далеко от них всех меня отнесло. Мне он показался вырезанной фигуркой, приклеенной не к той фотографии, не вовремя. Он улыбнулся, раздвинул двери, голова у него склонилась набок, как у терьера:

— Ах, но ты же выглядишь совершенно прекрасно.

— Почему мне никто не сказал, что ты приедешь? Почему сам не сказал?

Он провел рукой по кудряшкам, полуприрученным дешевым гелем, и напустил на себя робость — как школьник, пойманный на мелкой шалости.