Зэди Смит - Время свинга

Но он не проиграл: сет закончил со счетом семь-пять, и Анвар отобрал швабру у конголезской уборщицы — я так и не выяснила, как ее звали, никто и не думал спрашивать, как ее зовут, — и заставил ее танцевать с собой под какой-то хайлайф, игравший у него в транзисторе, который он повсюду с собой таскал. В следующем сете Шелтон провалился: один-шесть. Бахрам ликовал. Куда ни пойдешь в мире, сказал он Анвару, твой народ на дне! Иногда наверху Белый человек, Еврей, Араб, Китаец, Япон — зависит. Но твой народ, они всегда проигрывают. К четвертому сету мы перестали делать вид, что у нас пиццерия. Звонил телефон, но никто не снимал трубку, печь была пуста, все сбились в тесный зальчик впереди. Я сидела на стойке с Анваром, нервные ноги наши колотили в дешевые ДСП так, что вся стойка сотрясалась. Мы смотрели, как два эти игрока — поистине почти идеально достойные друг друга — бьются ради удлиненного, мучительного тайм-брейка, который Шелтон затем проиграл: шесть-семь. Анвар горестно разрыдался.

— Но, Анвар, дружок, — у него есть еще сет, — объяснил добрый повар-босниец, и Анвар был благодарен ему так же, как человек, уже сидящий на электрическом стуле — и вдруг увидевший за плексигласовой перегородкой, как по коридору спешит губернатор. Последний сет был скор: шесть-два. Гейм, сет, матч — Шелтон. Анвар выкрутил транзистор на максимальную громкость, а из меня наружу рвались все мыслимые танцы: я кружила, топала, шаркала — даже шимми сбацала. Бахрам обвинил всех нас в том, что мы занимаемся сексом с собственными матерями, и с топотом выбежал наружу. А где-то через час вернулся. Настал предвечерний час пик, когда матери понимают, что не в силах готовить ужин, а дневные торчки вдруг сознают, что не ели с завтрака. По телефону меня задергали — как обычно, я старалась разобрать множество различных диалектов пиджин-инглиша, как в трубке, так и у нашей бригады доставщиков, — как вдруг ко мне подошел Бахрам и сунул мне под нос вечернюю газету. Ткнул в снимок Шелтона: рука его вздета, он готовится к одной из своих могучих подач, мяч перед ним в воздухе, он застыл в миг контакта. Я прикрыла трубку рукой.

— Что? Я работаю.

— Смотри лучше. Не черный. Бурый. Как ты.

— Я работаю.

— Может, он половинка, как ты. Вот: это объясняет.

Я посмотрела не на Шелтона, а на Бахрама, очень пристально. Он улыбался.

— Полупобедил, — сказал он.

Я положила трубку, сняла с себя фартук и вышла оттуда.

Не знаю, как Трейси разнюхала, что я опять пошла работать к Бахраму. Я не хотела, чтобы кто-то знал, я и сама едва могла с таким смириться. Вероятно, Трейси просто заметила меня через стекло. Когда она вошла — душным днем в конце августа, — произвела собой сенсацию: леггинсы в обтяжку, обрезанный топ по пупок. Я обратила внимание, что одежда ее со временем не изменилась — ей и не нужно было. Сама она не сражалась, как я — и большинство моих знакомых женщин, — за то, чтобы отыскивать способы, как обрядить свое тело в символы, формы и знаки эпохи. Как будто она была выше всего этого, вне времени. Она всегда одевалась к танцевальной репетиции и оттого всегда выглядела изумительно. Анвар и остальные мальчишки, ждавшие на велосипедах снаружи, хорошенько насладились видом спереди, а затем перепозиционировались так, чтобы им открылся вид на, как выражаются итальянцы, «сторону Ж». Когда она перегнулась через стойку поговорить со мной, я заметила, как один прикрыл ладонью глаза, словно ему физически больно.

— Приятно тебя видеть. Как было на море?

Она ухмылялась, тем самым подтверждая подозрение, что ко мне уже закралось: моя студенческая жизнь стала чем-то вроде местной шуточки — я совершила скверную попытку сыграть роль вне своего диапазона, и роль эта мне не удалась.

— Маму твою вижу. Она нынче повсюду.

— Да. Я рада, что вернулась, наверное. Здорово выглядишь. Работаешь где-нибудь?

— О, я всем на свете занимаюсь. Есть крупные новости. Ты когда заканчиваешь?

— Я только начала.

— Как тогда насчет завтра?

Бахрам бочком подобрался к нам и в своей учтивейшей манере осведомился, не персиянка ли Трейси случайно.

На следующий вечер мы встретились в местном пабе, который всегда считали ирландским, но теперь он не был ни ирландским, ни каким-либо другим. Старые кабинки снесли и заменили большим количеством диванов и мягких кресел из различных исторических эпох: их отделали несочетающимися принтами и разбросали по всему помещению, как недавно разобранную сценическую декорацию. Часть стены над камином заклеили лиловыми бархатными обоями, а под стеклянные колпаки насажали множество скверно набитых чучел лесных зверьков, остановленных в прыжке или подкрадывании, колпаки расставили на высоких полках, и зверьки теперь взирали на нашу с Трейси встречу своими косенькими стеклянными глазками. Я оторвала взгляд от окаменевшей белочки и перевела его на Трейси, которая возвращалась от бара с двумя бокалами белого в руках и могучим отвращением на лице.