Олег Ермаков - Песнь тунгуса

Над горами и по морю разливается свет, и Чалбон бледнеет, уже не успеть.

Уголь в руке жжется, нет сил удержать, и ровдуга дымится, прорывается черной дырой. Уазик подпрыгивает, отчаянно взвывая мотором.

«Зачем же Песчаная Баба дала мне знать, что еще рано в стойбище умерших, в лагерь мертвых?.. о-ё», — с удивлением успевает подумать Мишка.

И ледяной саван моря с хрустом расступается и окутывает Мишку тьмой.

Но в тот же миг ледяной саван оборачивается простынями. Как будто с теми железнодорожниками военными Мишка перелетел над пропастью лет… да и не такой уж огромной, всего-то армейские годы. И вот уже Мишку везут на какой-то другой машине, а потом несут, ага… Он открывает глаза и видит озабоченное лицо Тамары Могилевцевой. Мелькает и лицо начальницы аэропорта Светайлы с серыми глазами. Его поднимают куда-то, в какую-то камеру, и она вся начинает вибрировать и гудеть, и путешествие продолжается. Снова постукивают лезвия: тука-тука-тук-тук, — и шелестит лед: шшш, шшшахх, шшш, жжж. Тука-тука-тук. Шшахх-шшихх, жжж. Лезвия режут сине-черные зеркала в клубках нитей маин. Мишка снова пытает судьбу. Или это она его испытывает на прочность.

Мишка несется по ледяному зеркалу моря на свет восходящей звезды, не в силах больше держать пылающий уголь.

27 мая пошел сильный снег, поэтому Даррелл не смог вылететь.

А в обед выкатилось жаркое горное солнце, и снежное убранство также внезапно исчезло, как и появилось. Лед оттащило от берегов, но к вечеру эту полосу воды — метров пятьдесят — сто — опять забило льдами. Поселяне высаживают в теплицах под двойной пленкой помидоры и огурцы. На приусадебных участках сажают картошку. Все ждут рейса № 495 со школьниками на борту.

28 мая за Дарреллами прислали вертолет. Министр культуры Бурятской АССР пригласил гостей посетить Улан-Удэ… Улетели канадцы, может быть, не сняв главного, думаю я, орудуя в пекарне, выгребая угли и готовясь сажать в печь хлебы.

Ведь придет время, и старый заповедник превратится в историю. И начнется время нового заповедника. Интересно ведь будет сравнить. Да и вообще хроники со временем обретают ценность, как и фотографии. Время способно творить чудеса с кинохроникой, фотографиями. Да и с другими вещами. Какая-нибудь палка, которой мяли лен, превращается в раритет музейный.

Заповедник как магнит притягивает людей неординарных — хотя бы в чем-то, даже в своем желании, нет, лучше сказать нежелании вести жизнь обычную в городе ли, в селении. Ведь заповедник, как Петербург, явление умышленное. Центральной усадьбы еще каких-нибудь семьдесят лет назад не существовало. В лучшем случае здесь стояли два-три чума. Поболее — на Южном теперешнем кордоне, там была родовая управа тунгусская, еще стоял магазин и выстроили небольшую церковку. Эти сведения почерпнуты в «Тунгусской экспедиции», устроенной по простой причине: царскому правительству не хватало средств на ведение войны. Мировая бойня, таким образом, породила это мирное предприятие по охране соболей. Соболь был страшно дорог. И местный соболь в два, три, четыре раза стоил дороже соболя, добытого всего-то в каких-нибудь ста в километрах.

Это-то умышленное поселение и манит всяких искателей, что-то тоже умышляющих, замышляющих совершить в своей жизни. Так что не исключено, что в некий год, день объявится труд, книга, свод дневников и записок, репортажей, заметок, писем, посвященных заповеднику. Сюда же и карты, фотографии, открытки. А еще и фильмы. Вот фильм Даррелла, например. Только все норовят снимать зверей. А здесь интересны люди.

Все живущие в заповеднике похожи на полярников, по крайней мере несколько месяцев в году, когда поселок отрезан от внешнего мира. Поэтому к подбору служителей в новый заповедник надо подходить со всем тщанием. С этим согласны и Прасолов, и Могилевцев, и Юрченков. И кадровиком они назначили меня, ссылаясь на умение вести диалог и на то, что моя Люба и получает письма со всей страны. Она их читает и наиболее интересные передает мне для неофициального ответа. Действительно, в заповедник пишут неординарные личности: вышедшие в отставку чиновники, опальные или непризнанные литераторы, охваченные раскаянием преступники — прямо из зоны, староверы, йоги, шаманы, художники, спортсмены, мечтатели-школьники, ученые, солдаты-орнитологи, иностранцы-созерцатели.

Созерцатели-то здесь и нужны. Заповедник нового толка должен стать царством созерцания. Ну, точнее сказать: заповедник созерцания.